Джон O'Xapa - Инструмент

— Есть у меня тайное подозрение, что вы далеко не все о себе рассказали, да и не расскажете.

— Вот оно что! — рассмеялась она. — Ну что ж, как говорится, чего человек не знает, то ему не мешает.

— То, что я знаю, мне тоже не мешает.

— Может быть, но все-таки мой вам совет: держите свои догадки при себе так, как я держу.

— А у вас есть догадки на мой счет? — сказал Янк. — Ну, и о чем же вы догадались? Кроме того, что я был женат.

— Мало ли о чем. Ведь живем-то мы в одном доме. Но на догадки я никогда особенно не полагаюсь.

— Захотите удостовериться в чем-нибудь, пожалуйста, в любое время, только спросите.

— Беда в том, что я не люблю быть в долгу. А вы захотите выменять свои тайны на мои.

— А почему бы и нет? Что вы считаете своим самым дурным поступком?

— На такую мену я не пойду. И вообще я бы и не знала, что назвать своим самым дурным поступком. Может быть, в том, что мне кажется самым дурным, вы вовсе ничего плохого не увидите. У нас с вами разные понятия. Кого я больше всех ненавижу, так это лгунов, хотя самой мне приходилось кое-когда говорить неправду. А ведь себя ненавидеть не станешь.

— Интересно! Я тоже так на это смотрю. Лгунов ненавижу, но когда нужно или когда так удобнее, совру не сморгнув. И смотрите, что у нас получилось: вы признались, что кое-когда лжете, а я при всем желании не смогу вас ненавидеть. Я признался, что лгу, а вы вряд ли меня когда-нибудь возненавидите.

— Слишком глубоко вы забираетесь. Я вытаскивать вас не стану.

— Миссис Фелпс, я уж так глубоко забрался, что мне самому себя не вытащить. Это дело давнее. Но я и не хочу, чтобы меня вытаскивали, никому не дамся — ни вам, ни себе и никому другому.

— В чем-то вы, значит, увязли.

— Да, правильно. Но вы не думайте, что я попал в какую-то историю, в чем-то запутался. Это просто мой жизненный путь — не больше и не меньше. Даже не жизненный путь. Мое занятие.

— Ваша работа? То, что вы пишете?

— То, что я пишу. То, что я писатель. Это у меня религия. Я человек нерелигиозный. Но как священнику положено относиться к своему сану, так я отношусь к своему писательству.

— Не представляю себе вас священником, правда, я не так уж много их знала. Один был такой славный, пожилой, в Куперстауне. Он умер еще в восемнадцатом году во время эпидемии инфлюэнцы. А другой был мямля, ни рыба ни мясо. Его потом перевели куда-то. Не знаю, какой у них там сейчас. Но ведь вы не католик?

— Нет, нет, Боже избави!

— Я так и думала. Обычно я их сразу могу отличить. Единственное, что меня смущало, — это… Да нет.

— Ну, продолжайте. Что же вы замолчали?

— Вы как будто не очень интересуетесь женщинами.

— Когда слышишь такое от женщины, это серьезный упрек, но если тебя обвинит мужчина, это еще серьезнее. Я женщин люблю, но только если они…

— Договаривайте, договаривайте.

— Ладно. Я не люблю, чтобы мною командовали из постели. Надеюсь, вы оценили мои старания? Мне не хотелось шокировать вас.

— Может, вы слишком с ними мудрите?

— Нет, миссис Фелпс, дело не в этом, а в том, что я не верю в любовь. В любовь вечную, романтическую. Женщины в большинстве случаев тоже в нее не верят, но почему-то от нас они ждут именно этого. Женщины пожирают мужчин, вы со мной согласны?

— В таком случае у них должен быть крепкий желудок. Мужчины ух какие бывают.

— Ах вот как! А с какими женщинами некоторые мужчины вынуждены водиться сплошь да рядом!

— Если ждать только красавиц да красавцев, род человеческий скоро вымрет. Но к счастью, некоторые мужчины любят уродин, а женщины — уродов.

— Да, к счастью. Правда, меня не очень тревожат судьбы рода человеческого. Но мои личные дела были бы плохи, если б я рассчитывал на свою мужскую красоту. Меня звали скелетом и четырехглазым.

— У Дэна Фелпса было что-то лошадиное в лице.

— Но вы были хорошенькая.

— Попадались и получше меня, но на задворках я не сидела. В Ист-Хэммонде многие мной интересовались. Лучше всего я выглядела лет в тридцать, а потом начала полнеть.

— Ноги у вас красивые.

— Забудьте про мои ноги, мистер Лукас. И про наш разговор тоже забудьте. Как мы его начали, не помню, но что-то уж очень далеко он зашел.

— Да, может быть, — сказал Янк. — Начали мы его, когда я спросил вас про мистера Фелпса.

— Ишь какой вы хитрец! Но подождите, я тоже как-нибудь схитрю, — сказала она. Эта мысль явно понравилась ей.

— Договорились, — сказал Янк.

Шейлу Данем он несколько раз видел на почте, и она его тоже видела. Если с ней что-нибудь начинать, то удобнее на ферме Эттербери, а не здесь, на улице, на глазах у всевидящих жителей Ист-Хэммонда. А что-то следовало предпринять, если не с Шейлой Данем, так с кем-нибудь еще — в этом не оставалось уже никаких сомнений. Он совершенно недвусмысленно соблазнял Анну Фелпс во время их последнего разговора, во всяком случае, дал понять, что ей будет легко соблазнить его. Но то, что может последовать за одной ночью, проведенной с ней в постели, было пока что нежелательно. Из слов Анны Фелпс он заключил, что она знала и других мужчин, кроме Дэна Фелпса, и один из них, несомненно, Эд Кросс. Значит, если совращение произойдет, Эд Кросс — человек прямолинейный — обо всем догадается, и тогда возникнет сложная и даже неприятная ситуация. А Янк не хотел, чтобы у Анны Фелпс были неприятности подобного рода. Он очень хорошо к ней относился. Зачем давать повод ее друзьям пересматривать свое мнение о ней? С Шейлой Данем эти осложнения исключены: от таких, как Шейла Данем, никто нравственности не ждет.

Янку не приходилось иметь дело с девушками из высшего общества. Когда он учился в колледже, немногие, очень немногие из них появлялись в клубах студенческих организаций Дельта Каппа Эпсилон, Альфа Дельта и Пси Ю, все больше в сопровождении папаш, после футбольных матчей. Папаши посылали своих сыновей учиться в Йельский и Принстонский университеты, а общественный престиж колледжа в Спринг-Вэлли шел на убыль. Вследствие этого среди девиц из Питсбурга, Кливленда и Форт-Пенна нечасто попадались заведомо светские: члены ДКЭ и Пси Ю почти никогда не приводили их в клуб Фи Гамма Дельта. И нечего было выдумывать, будто они ничем не отличались от всех прочих. Шейла, падчерица такого богача, как Сеймур Эттербери, выросла совсем в другой среде, чем, скажем, дочь издателя газеты в Спринг-Вэлли, штат Пенсильвания. Не говоря уже о среде, взрастившей Зену Голлом — последнюю женщину, с которой он был близок.

Янк приехал на своей машине, вернее, на машине Пегги Макинерни, в поместье Эттербери и постучал в дверь конторы Адама Фелпса. Он видел, что Адам Фелпс сидит за столом, но важно было подчеркнуть уважительное к нему отношение.

— Надеюсь, я вам не помешал, — сказал он.