Джон O'Xapa - Инструмент

— Почему? — сказал Янк.

— Видите ли, когда я говорю «им подобных», это касается не только их возраста. Я имею в виду обстановку, в которой они выросли. Про вас я все читала, так что знаю, в какой обстановке вы росли. Часто вам приходилось бывать в таких домах, как наш?

— Конечно, нет.

— Или общаться с такими людьми, как мама и Сеймур Эттербери?

— Нет.

— У вас не было дядюшки, который разъезжал только на «пирс-эрроу»?

— Нет, — сказал Янк.

— Вы сын хороших, порядочных людей, им всегда надо было зарабатывать себе на жизнь. Ваш отец преподавал в каком-то захолустном колледже, я даже не слышала, что такой существует.

— Шейла, ты в самом деле…

— Мама, он понимает, что я куда-то веду этот разговор, — сказала Шейла. — И если ты не будешь мешать, я доберусь куда нужно. Дело вот в чем, мистер Лукас. У моей матери — у этой обаятельной, красивой, прекрасно воспитанной женщины… как, по-вашему, какая у нее была жизнь? Легкая?

— Вы сами мне подсказываете. Должно быть, нелегкая. Но ваша правда, я бы полагал, что жизнь ее баловала.

— Мистер Лукас прав, — сказала миссис Эттербери. — Он же почувствовал, как Сей любит свою работу.

— Ну, это более или менее очевидно. Такой богач, как Сеймур, не жил бы здесь, если бы ему не нравилось то, чем он занят.

— Нравится — не то слово. Любит! Мистер Лукас понял, что Сеймур любит свою работу.

— Миссис Данем, кажется, вспомнила старый спор, будто понять богатых людей могут только богатые.

— Вовсе нет. Лакеи понимают богатых людей. Адам Фелпс понимает Сеймура. А мистер Лукас совершенно сторонний человек. Сеймур никогда не раскроется перед мистером Лукасом. Он и с Адамом Фелпсом не откровенничает, но их связывает нечто вроде дружбы, основанной на взаимном уважении и многолетней совместной работе.

— Не говоря о том, что Фелпс забил гол в ворота йельской команды, — сказал Янк.

— Иронизируете, но зря. Этим Адам действительно ближе Сеймуру! Вам такой близости не достичь. И все равно Сеймур никогда, никогда не заговорит с ним об интимных, личных делах. Понимаете? Никогда. Он даже не знает, с чего такие разговоры начинаются.

— Они понимают друг друга, и этого достаточно. Зачем требовать между ними еще большей близости? У Адама Фелпса своя жизнь, у Сея — своя, — сказала миссис Эттербери.

— Дело не в этом, мама. Я говорю, что мистер Лукас никогда не поймет таких людей, как ты и Сеймур. Он уверяет, будто ему стоит только захотеть, а я говорю: неправда. Неправда.

— Миссис Данем дает мне урок смирения, — сказал Янк.

— Вам это, наверно, не помешает, — сказала Шейла. — Вы играете в теннис?

— Давно не играл.

— Я тоже. Хотите, сыграем? Туфли и носки у нас есть.

— Спасибо, но рановато после ленча, — сказал Янк.

— Ну, давайте еще чем-нибудь займемся. Надо же вас как-то использовать.

— Шейла, ты еще не ела. Поешь, может быть, подобреешь, — сказала миссис Эттербери.

— Идея! В Куперстауне есть ресторанчик. Не хотите пригласить меня туда?

— У мистера Лукаса, наверно, есть другие дела.

— Мама, мистер Лукас отлично меня понимает, а я — его. Это не значит, что мы с ним сговорились, просто у тебя на глазах ведется легкий флирт.

— Односторонний, — сказала миссис Эттербери.

— Не совсем, — сказала Шейла.

— У меня нет с собой денег, — сказал Янк.

— В этом доме избегают разговоров на такие темы, — сказала Шейла. — Мы думаем о деньгах, но не вслух. Считается, что моему отчиму неприятны такие разговоры. Это, конечно, неправда, но так принято считать… Впрочем, может, у вас действительно есть другие дела?

— Нет, никаких, — сказал Янк.

— Давайте возьмем большой автомобиль. Мой захромал, а машина вашего агента уж очень непрезентабельна.

Шейла села за руль, она молчала, пока они не выехали на куперстаунское шоссе.

— Хотите — верьте, хотите — нет, а я люблю наше поместье, но иной раз стоит только выехать за ворота, и я просто пьянею. Ужасно, когда человеку нечего делать. Если бы я писала или занималась живописью, мне было бы хорошо здесь.

— Даже в обществе вашего отчима?

— А, бросьте, Лукас. Вы прекрасно знаете, в чем беда.

— Знаю?

— Конечно, знаете. Он любит мою мать. По-настоящему любит. Но хочет переспать со мной. Я бы не прочь. Но тогда дороги сюда мне уже не будет. Пока мы цапаемся, мама знает, что у меня с Сеймуром ничего нет. Но если я пересплю с ним, тогда мне здесь больше не бывать.

— Почему вы зовете его Сеймуром?

— Он сам меня попросил. До того как я стала выезжать, я звала его папой, хотя и стеснялась, потому что мой настоящий отец был еще жив. Он умер, когда мне исполнилось четырнадцать лет. Он почти все время торчал в вытрезвителях или в сумасшедшем доме. Хорош, наверно, был молодчик, судя по всему, что я о нем слыхала, но мы с ним мало виделись. Потом, когда мне стукнуло восемнадцать, Сеймур предложил, чтобы я звала его по имени, а не папой. До меня не сразу дошло, а он, уверена, и вовсе не сознавал, что с переменой имени меняются и отношения. Он мне больше не отец, и, значит, кровосмесительства не будет.

— Приставал он к вам когда-нибудь?

— Нет, никогда. Только все говорит, что нельзя гулять по ферме в таком облегающем свитере. Мол, мужчины возбуждаются. Ну что ж, он тоже мужчина, и с ним мне так же опасно, как и с рабочими. Да ну, что его слушать! И на почту не буду ходить в балахоне.

— А вас не волнуют мужские взгляды?

— Не очень. Когда один глазеет — да. А когда их много — нет. Мужчины, обуреваемые одной и той же мыслью, — это стадо обезьян, и рожи у них обезьяньи. А как актрисы к этому относятся?

— Примерно так же, как вы.

— Что у вас было с Зеной Голлом? Я читала в театральной хронике, что вы с ней жили. А потом, в день премьеры, вдруг исчезли. Здорово!

— Мне надо было спасаться.

— От нее или от всего остального?

— От нее и от всего остального.

— Вот и я тоже спасаюсь. Правда, не как вы, но все же спасаюсь. Я хочу взять пример с мамы. Первый муж у нее был прохвост, она с ним намучилась, а потом вышла за очень, очень порядочного человека, и они счастливы. Вся беда в том, что я ищу такого, как Сеймур Эттербери. Это безумие, да?

— Да, пожалуй, но безумие вполне понятное. Только вы забываете, что ваша мать не искала Эттербери. Он оказался рядом.

— Да.

— Ей не пришлось его разыскивать. И вот еще что: вам хочется быть похожей на мать, но вы не такая и такой никогда не будете. Значит, вы напрашиваетесь на осложнения.

— Вот уж на что мне не приходилось напрашиваться, так это на осложнения. Почему вы развелись с женой?

— Она была дрянь.

— А вы?

— А я был дурак.

— Бывший идеалист называет теперь себя дураком?

— Совершенно верно.

— Вот судьба наших идеалов. Я тоже вышла замуж за свой идеал. Интересный. Замечательное чувство юмора. Общий любимец. Но сволочь.