Джон O'Xapa - Инструмент

Он поборол в себе злость и обиду, вызванные жестокой смертью Бесси Томпсон. Вернее, обида уступила место злости, а такая стоящая вещь, как злость, даже беспредметная, исчезает нескоро. Она всегда будет сопутствовать его мыслям о Бесси. Сильные чувства были чужды ему, и он не мог позволить себе отбросить нечто столь ярко выраженное, как злость. На другой день после похорон Бесси он поспешил купить номер берлингтонской газеты и, сам журналист в недалеком прошлом, с удовольствием убедился, что описано все весьма подробно. (Сколько ему приходилось писать такие отчеты!) Особенно он одобрил следующие строки, оживлявшие обычный репортаж: «Вместе с родными покойной в церкви присутствовал студент последнего курса Вермонтского университета Пол Синовски, о тайном браке которого с мисс Томпсон, заключенном 19 августа сего года, нам сообщили ее родители». Вот все и увязано, никаких концов не осталось. Он прочитал заметку, стоя на тротуаре у табачно-кондитерского и газетного киоска Тейера, и пошел на почту.

— Доброе утро, Янк.

Янк? Кто назвал его Янком?

Он оглянулся и увидел миссис Эттербери. Она смотрела на него с улыбкой, удивляясь сама себе.

— Это у меня нечаянно вырвалось, — сказала миссис Эттербери. — Отсюда, конечно, не следует, что вам можно называть меня моим домашним именем.

— А как оно?

— Киска. В Ист-Хэммонде, по-моему, никто этого не знает. А Кэтрин меня зовут только двое-трое. Есть у вас что-нибудь от Шейлы?

— Нет.

— У нас тоже ни одного письма, но я несколько раз говорила с ней по телефону. Шейла увлекается лыжами. Я Рено не знаю, но где-то там недалеко есть лыжные места. — Она была в старом спортивном пальто, на голове коричневая фетровая шляпка. Вот уж в чем не приходилось сомневаться — в ее элегантности, которой молодежи не достичь никаким старьем, никакой небрежностью одежды. — Что это я недавно читала о вас?

— Что я переплыл Ла-Манш? Да?

— Нет, что-то не требующее таких усилий. А, да! Что вам, должно быть, дадут премию Пулитцера. Поздравляю.

— Вряд ли моя пьеса может претендовать на это. Не выходит со сроками. Ведь премьера состоялась в прошлом сезоне.

— А я даже не знаю, кому дали Пулитцера за прошлый сезон.

— Я тоже не скажу, разве только очень напрягу память.

— Все равно, получите вы ее, не получите, ваша пьеса была гвоздем сезона в прошлом году. Моя сестра смотрела спектакль неделю назад и говорит, что даже все стоячие места были проданы. Я хочу еще раз на нее сходить. И пойду одна, чтобы не надо было вести светские разговоры. Первый раз мы с мужем смотрели ее вместе с двумя нашими друзьями, большими театралами. Они все знают — кто где играл и тому подобное. Все это, конечно, очень мило, но не когда смотришь вашу пьесу. Так вот, я пойду одна и ни с кем не буду разговаривать. В антракте, может, схожу выкурить сигарету, а может, и нет.

— Скажите мне, когда соберетесь, и я достану вам первый ряд балкона. Оттуда, пожалуй, лучше всего смотреть. Как себя чувствует мистер Эттербери?

— Гораздо лучше. Он несколько раз простужался, а теперь, кажется, все, слава Богу, прошло. До меня дошли слухи, что вы много работаете, но все-таки навестите нас. Терпеть не могу официальных приглашений. Приезжайте в воскресенье — к ленчу.

— Спасибо, приеду. К часу?

— К часу. Будем втроем, — сказала она. — И если я назову вас Янком, все же не зовите меня Киской. — Она отвернулась от него и тут же ушла. Двусмысленность этого слова ей, безусловно, была известна, и он удивился, почему она без всякой надобности повторила его.

Он поехал к ним в следующее воскресенье. Эттербери был в добром здравии, не простужен, но ничем, помимо обязанностей гостеприимного хозяина, себя не утруждал. В два часа он заявил, что ему надо пойти по коровьим делам, и оставил их.

— Наконец-то мы одни! — сказала миссис Эттербери, и это прозвучало у нее как реплика из старинного лонсдейлского водевиля. Потом она заговорила напрямик: — Знаете, я на вас очень сердита. Откуда вы взяли, что я готова завести с вами роман? Да, да. Шейла успела доложить мне об этом перед самым отъездом.

— Вот не ожидал!

— Могла бы не говорить, но сказала. Знаете что? Вы очень талантливый и очень милый молодой человек, но зачем же себя переоценивать! Даже в отношениях с моей дочерью, которая, кажется, влюбилась в вас. Во всяком случае, настолько, что очертя голову закрутила роман в Рено, как это у вас называется.

— Он из Сан-Франциско?

— Да. Но не это важно. Важно, что Шейла так хладнокровно пошла на это. А насчет меня вы ее, вероятно, напугали. Я служу для Шейлы неким олицетворением… олицетворением того, что именуется постоянством, которого ей не хватает. Короче говоря, Янк, для человека, так тонко чувствующего в своем деле, вы на удивление не чувствуете живых людей. Например, меня. Если бы вы действительно отличались наблюдательностью, вам стало бы ясно, что я не имею ни малейшего желания ложиться с вами в постель.

— Вы уже разгорелись.

— Может быть, но так, самую малость, и говорить не о чем. Меня удивляет, почему вы не говорите, что я боюсь. А я действительно боюсь. Мне страшно начать с вами роман, потому что я прекрасно знаю, чем это кончится. Речь идет не о первых объятиях. Но что со мной будет потом? Даже если никто не узнает о нашей связи, во мне что-то изменится. Мой муж, может, ничего и не заметит, но я замечу. Я не хочу, чтобы вы, чтобы мысли о вас проникли в постель, где мы спим с мужем. Я хочу быть только с ним, потому что — представьте себе — я люблю его. И он любит меня. А вы на это неспособны, насколько я поняла Шейлу.

— Она не имела права говорить вам.

— Нет, имела. А я имела право узнать, что с ней происходит, и оказывается, все дело в вас. Шейла не вдавалась в подробности вашей связи. И мне не было доложено, есть ли между вами связь. Но она много говорила об эмоциональной стороне ваших отношений. А эмоционально вы импотент. Это справедливо?

— Да.

— Тогда вы должны понять, в чем ваша ошибка, Янк. В моем возрасте, после примерно тридцати пяти лет жизни с двумя мужьями, мне нужно нечто большее, чем только переспать с мужчиной. Вам следовало бы кое-что знать, прежде чем судить обо мне так, как вы судите. Будто я изнываю и только и жду, когда вы меня соблазните. Мне, в общем, довольно безразлично, какие на мой счет ходят слухи, но вы человек не рядовой. Неужели же вы правы? Но потом я уразумела: вас ввела в заблуждение моя дочь.

— Такая отговорка ничему не поможет. Свои домыслы я строил сам.

— В таком случае вам еще многое надо постичь.

— Прошу вас, не отказывайте мне.

— Прошу? Вот вы уже по-другому заговорили. Я не слышу вашей веры в собственную неотразимость, — сказала она.

— Да. Но я все равно не отступлюсь.