Владимир Файнберг - Итальянская записная книжка

Несколько раз в Москве он под напором Маши приходил с ней в её общину при костёле, слушал проповедь молодого польского ксёндза, который мало того, что по–русски лыка не вязал, но и сказать чего‑то сильного, проникающего в сердце не мог. А расхожие цитаты из Евангелия Артур и без него знал хорошо, чуть не наизусть. Видимо, быть священником — это тоже призвание. Артуру было с кем сравнивать… Казались рабскими бледные лица некрасивых, явно несчастных женщин, которые поочерёдно, приподняв обе ладошки чужими заученными словами возносили свои просьбы к Богу.

Что здесь, среди этого убожества, делала Маша, что увело её от православия? При этом Артур чувствовал — она глядит на происходящее его глазами, и его неприятие того, чем она жила уже не первый год, ранит её смертельно. Тем более, что она желала ему добра, хотела, чтоб он полюбил эту общину, примкнул к ней.

При всём уважении к Маше Артур не мог кривить душой. Чем яростней агитировала Маша, тем сильнее возникало чувство протеста.

Когда она поселила у него дона Донато, тот, как понял Артур, сумел осадить Машу с её религиозным рвением.

Артур все расхаживал вдоль воды, а когда уставал, опускался на песок, разглядывал остро пахнущие солью морские диковины.

«В ходе эволюции эти моллюски и крабы ухитрились выставить скелеты наружу — маленькие крепости раковин, броню панцирей. В своих доспехах они, как рыцари моря, — думал Артур. — А я уязвим. Всю жизнь дёргают, пытаются куда‑нибудь затащить, слопать… То в комсомол, то распевать псалмы с теми несчастными, будто без этого Бог не проживёт. Психотерапия для нищих!»

Он пригнулся, нашарил среди усыхающих водорослей небольшую, причудливо изогнутую синевато–серую раковину с острыми шипами.

Становилось все жарче. Облака рассеялись.

Артур вернулся к горке своей одежды, сбросил с плеч тенниску, положил на неё раковину и вновь направился к воде.

На этот раз он плавал, держась ближе к берегу. Здесь медуз не было. Сделал вместо положенных четырёхсот ударов целых полтысячи.

Потом отдыхал на спине, словно парил в невесомости.

И постепенно всё, что было теперь Артуром Крамером: его боязнь инвалидства и смерти, его постоянная скорбь об убитом духовном отце, о друзьях, потерянных в результате развала Союза и гражданских войн и даже мысли, связанные с недавно законченной книгой — все это преходило в нём, вместе с XX веком, в котором он пребывал, со всем хламом, называемым образованием, жизненным опытом, биографией.

Не оставалось ничего, кроме вечного моря и вечного солнца. Да крепнущего ощущения, что некто испытующе наблюдает за ним. Чего‑то ждёт.

Артур знал, кто этот Некто. И всем сердцем, всем существом жаждал прямого указания, хоть бы намёка — как теперь, после окончания книги, жить. Ибо жизнь потеряла вектор и становилась бессмысленной, как компас без стрелки.

Выйдя из моря, он улёгся на раскалённом песке рядом со своей одеждой и все вертел в руках, разглядывал раковину — навсегда опустевший домик с колючими шипами.

Через некоторое время он взглянул на часы, быстро оделся и пошёл с пляжа на набережную.

Чувствовал давно забытую лёгкость во всём теле, какая бывает только после морского купанья. Даже саднящая боль от прикосновения медуз казалась почётным трофеем. Таким же, как раковина.

Рафаэля с его машиной не было. Не было видно никаких машин, никаких туристов, даже прохожих.

Артур подошёл к расположенному у начала пирса павильончику под тентом, где, оказывается, можно было купить горячий кофе, мороженное, сэндвичи, напитки. Продавец, читавший газету, с таким удивлением воззрился на Артура, словно появление покупателя было действительно редчайшим событием в этом месте.

— Но, но, — Артур поспешно отошёл прочь, ибо бумажник с деньгами остался в ящике письменного стола.

«А если Рафаэль хотел сказать, что приедет не через два часа, а в два? — подумал Артур. — Сейчас лишь начало первого… Вообще заставлять людей возить меня сюда и забирать обратно — не дело. Да и за тридцать пять дней я с ума сойду на этом пляже, превращусь в головешку».

Он был голоден. Перспектива ждать ещё два часа на раскалённой набережной раздражала.

«До чего же все относительно, —думал Артур, направляясь под решётчатую тень пальмы, толстой и чешуйчатой, как ананас. — Только что так радовался морю… В результате обречён и тут, в Барлетте, одиноко торчать под деревом.»

Из‑под одной из нижних чешуй пальмы выюркнула ящерица и замерла на асфальте у ног.

Красная легковая автомашина подъехала к тротуару, откуда выскочил какой‑то бородач. Как показалось Артуру, поманил к себе.

— Хорошо? Море хорошо? — жизнерадостно кричал он на ломанном английском, пока Артур подходил ближе. — Италия хорошо? Донато хорошо?

Услышав знакомое имя, Артур осмелел и, оказавшись в прохладном салоне машины, спросил по–английски:

— А где Рафаэль?

— Рафаэле — госпиталь.

— Он заболел? Что‑то случилось?

— О'кей! Тутги о'кей!

Насвистывая какую‑то мелодию, бородач в мгновение ока доставил Артура в проулок возле комплекса белых с синими обводами окон зданий. И тотчас укатил.

Не успел Артур подойти к двери, как она отворилась. Навстречу вышли дон Донато и Маша, переодевшаяся в просторный сарафан, сандалии.

— Наконец‑то! — сказала она. — Мы увидели вас из окна. Не обгорели? У вас пунцовая шея.

В эту минуту откуда‑то сверху послышался зов:

—Дон Донато! Маша! Чао, Артуро! — на балконе пятого или четвёртого этажа одного из тылом выходящих во двор домов, Артур разглядел призывно машущую женщину.

— Аванти! Вперёд! — Донато ухватил Машу с Артуром под руки и стремительно повёл их двором мимо кустов роз, мимо стены, покрытой каскадами красных цветков бугенвилеи. — Идём манжаре — обедать к Лючии!

Через калитку в металлической ограде они вышли на улицу, прошли у ступеней, ведущих к порталу новенького, с иголочки, громадного костёла.

— Это и есть наше жилище, — объяснила Маша. — Только вход с другой стороны двора. Поняли? Костёл Святого Семейства — Сакра Фамилия!

Артур задрал голову, увидел возносящуюся ввысь четырёхугольную колокольню.

Пройдя мимо углового цветочного магазина, выставившего свои ведра и вазы с георгинами и гладиолусами на тротуар, они свернули налево и оказались у двери с кнопками переговорных устройств. Донато нажал на одну из них.

Лифта не было. Артур не без труда поднялся со всеми на четвёртый этаж, где в проёме раскрытой двери, как картина в раме, уже ждала немолодая сияющая улыбкой женщина в белом фартуке.

Артур решил было представиться. Но Лючия попросту расцеловала его в обе щеки.

Простотой и сердечностью обдавала сама атмосфера залитой солнечным светом квартиры, где в гостиной за накрытым столом уже ждали доброжелательно улыбающиеся люди.