Владимир Файнберг - Итальянская записная книжка

На самом деле не её — себя жалко. Куда я теперь без неё денусь ?

С другой стороны, именно потому что она при теперешнем моем положении стала необходима, я должен был сказать всё, что сказал вчера ночью в отеле. Произвести хирургическую операцию.

В самом деле, ворвись эта цветущая молодая женщина в мою жизнь, она, безусловно, захотела бы ребёнка, захотела бы втянуть и меня в свою общину, во всё то, на что я неспособен, что насиловало бы мою жизнь, мою свободу.

А как мы оба могли быть счастливы, какой был рассвет, когда мы с вещами спустились в вестибюль! Ясный, солнечный. Эммануэла встретила, провела в пустой зал ресторана к тому же столику, где нас ждал кофе со сливками, горячие булочки с ветчиной. Пришла Рита, привела дедушку Гвидо.

Зачем я обо всём этом пишу? Нет, не потому что борюсь с одиночеством. Тот, Кого я видел в закрытых глазах, всегда со мной. Подспудно помню об этом каждый миг.

И в будничной, обычной жизни порой происходит необычайное. Тороплюсь записать подлинную историю, случившуюся в тот год маминой жизни, когда она, получая пенсию по старости, все ещё ездила на работу в поликлинику. Меня не печатали, жить было не на что.

Как‑то зимой она рассказала мне о том, что каждый раз утром в переполненном едущими людьми автобусе, ей уступает место некая молодая женщина, которая сходит на предпоследней остановке.

Мама сходила на последней, где у входа в пустынный лесопарк одиноко стояло здание районной поликлиники.

Весной, в конце марта, мама внезапно заболела инфекционным гепатитом и надолго оказалась заключённой в боксе Боткинской больницы.

Конечно же, я навещал её, отдавал санитарке или медсестре передачу, подолгу стоял против зарешеченного окна на первом этаже, за которым виднелось лицо бедной моей мамы.

Однажды, уже перед Маем, накануне выписки, когда уже можно было войти к ней в бокс, я застал маму в слезах. Она плакала, вздрагивая, как ребёнок и все показывала на стоящий на тумбочке в литровой банке букет роскошных бордово–красных роз.

Оказалось, утром её навестила та самая незнакомка.

Обратив внимание на долгое отсутствие моей мамы в автобусе, женщина решила, что пожилая пассажирка умерла. Но что‑то не позволяло ей смириться с этой мыслью. В конце концов она доехала до последней остановки, вошла в единственное расположенное поблизости учреждение, как потом выяснилось, описала в регистратуре поликлиники мою маму и, узнав, что она жива, находится в Боткинской, выздоравливает, немедленно поехала туда, разыскала бокс, передала розы, стояла против окна. И плакала.

«Кто вы? — кричала ей мама сквозь стекло. — Как вас зовут ?»

Женщина ничего не ответила.

…Мир, в котором я останусь без Маши, будет миром после Маши. Где я без неё умру.

Делая записи, я в сущности борюсь с забвением, со смертью. Невозможно, чтоб вместе со мной ушёл этот неповторимый день, этот восседавший рядом за столиком восьмидесятипятилетний Гвидо.

Большеголовый, массивный, похожий на античную статую, он тоже пил кофе и, как всякий старик, норовил не столько послушать других, сколько поведать о себе.

«Моя жизнь была исполнена приключений…» — торжественно начал Гвидо своё повествование.

Переводить Маше было легко, потому что говорил он медленно, явно наслаждаясь наличием таких экзотических для него слушателей. Мы узнали, что во время Второй мировой войны он воевал в Африке на танке, семь лет пробыл в плену у англичан. Принципиально не стал учить их язык.

Как всякий итальянец, он говорил и жестикулировал. Глядя на его по локоть голые ручищи, я подумал, что этот бывший танкист после войны, наверное, стал рабочим, скорее всего, строителем. Ошибся. Оказалось, Гвидо всю жизнь прослужил в уголовной полиции. Гонялся за бандитами. Хорошо зарабатывал. Построил вот этот отель на Лидо, где нашли себе работу все его родственники.

Рассказал, что получает неплохую пенсию. В пересчёте на американские деньги — 1.500 долларов.

А дальше самое интересное. Жену его хватил инсульт. Стал возить её в коляске, придумал приспособление, чтобы поднимать вместе с коляской в автомобиль. Ездил с ней повсюду, показывая другие страны. А она была верующая. Однажды попросила привезти её в какой‑то храм. Там была проповедь. От нечего делать, ожидая жену, Гвидо остался.

Что‑то в душе его перевернулось. Хотя это было давно, он и сейчас рассказываем о случившемся, как о величайшем чуде. Короче говоря, стал членом общины, вошёл в семью христиан и словно заново родился.

Собранный, весёлый человек, которого даже неудобно назвать стариком, он, сам того не желая — явный укор мне.

Гвидо пришёл с фотоаппаратом. Сфотографировались на память. И Рита, и Эммануэла, все вместе.

Тяжело было расставаться. Знать, что больше никогда их не увидишь.

Думая обо всём этом в ожидании автобуса на остановке, вдруг обратил внимание на то, что Маша опять называет меня на «ты». «Чувствуешь, какой здесь удивительно прозрачный, морской воздух? Посмотри, какая крупная роса на розах.»

«Это не роса — вчерашний дождь,» — сухо ответил я. Не должен оставлять ни себе, ни ей никакой надежды.

Автобус был сверкающий, как утро.

Приехали к конечной остановке как раз возле причала, где шла посадка на большое туристское судно, направляющееся по Гранд Каналу к центру Венеции. Несмотря на ранний час, оно было уже переполнено. Мы все‑таки успели купить билеты, втиснуться.

И началось!

Проплыв мимо стоящего на якоре военного фрегата с двумя вертолётами на корме, мимо замшелых стен каких‑то старинных фортов, мы очутились между двух бесконечных линий сверкающих на утреннем солнце дворцов.

Глядеть на возникающую перед нами панораму сказочного города, будучи зажатыми в тесной массе туристов, да ещё с сумками в руках, показалось нам обидным. И поэтому, проплыв сквозь всю Венецию, мы вышли у вокзала Святой Лючии, откуда вечером должны были ехать во Флоренцию. Сдали там вещи в камеру хранения. Маша заранее приобрела билеты, позвонила Алессандро, чтобы он нас встретил.

После этого, налегке, снова взошли на идущий обратно к центру прогулочный катер.

Чайки, косо парящие у воды, пёстрые столбики с привязанными к ним гондолами, мосты, проплывающие над головой, справа и слева парад дворцов… Я едва успевал переводить взгляд.

Вдалеке уже показался золочёный купол собора Святого Марка.

Маша сидела рядом у самого борта. Так хорошо было видеть её милый, по–детски невозмутимый профиль на фоне проплывающих мимо палаццо.

Сошли на причале у площади Сан Марко. Сразу же попали в людской водоворот у сувенирных киосков. Все те же модели гондол, буклеты, изделия из венецианского стекла. И ещё маски Пьеро и Арлекинов, Коломбин, большие и маленькие, просто полумаски. Порой аляповатые, порой сделанные с большим вкусом. В конце концов не удержался, купил хорошенькую полумаску — чёрную с позолотой. Но это было потом, после того, как мы пробились на площадь к Собору.