Нэнси Хьюстон - Линии разлома

На миг я засомневался — говорить ей или нет, что у нас людей посылают к черту пальцем, а не взглядом? Решил, что не стоит.

— Вряд ли.

— Я уверена, у тебя есть такая сила, Рэндл. Благодаря твоему мандалу. Звучит почти в рифму, заметил? Рэндл — мандал! Ты должен попробовать. Начни с малого — ты сам удивишься, какая это мощная сила.

— А если кто-нибудь даст мне дурным глазом сдачи?

— Ты сможешь отвести вред, сказав «Ма са’ха Аллах ва кан», это значит «Все, что свершается, — Божья воля». Тогда стрела дурного глаза отклонится от цели и уже не сможет причинить тебе зло. Ма са’ха Аллах ва кан. Повтори.

— Ма са’ха Аллах ва кан, — послушно произнес я, думая совсем иное: «Нузха, у тебя самые красивые глаза в мире, я в тебя жутко влюблен». — Ма са’ха Аллах ва кан.

— Очень хорошо, — кивнула она. — Ты быстро научился!

В тот вечер ма возвратилась домой ликующая. Глаза ее сверкали.

— Я ее нашла! — воскликнула она. — Нашла! Опомниться не могу! Есть данные о привезенной девочке в возрасте «около года», которая два с половиной месяца провела в центре Штейнхёринг зимой тридцать девятого — сорокового. У нее было родимое пятно на внутренней стороне левой руки, ты слышишь, Эрон?!

Па даже головы не поднял от газеты. Только проронил мрачно:

— Последние части французских и итальянских войск, следуя примеру американцев, только что оставили Бейрут.

— Она родом из Ужгорода, городка в Западной Украине. Эту область немцы захватили на несколько месяцев раньше. Ее родимое пятно — в то время его диаметр был восемнадцать миллиметров — Гиммлер измерял собственноручно, что зафиксировано в личном деле. А почему он решил ее уберечь, несмотря на такой недостаток?

— Хабиб предал. Вайнбергер предал. А ведь обещали оставаться там после ухода Арафата, чтобы защищать беженцев.

— Из-за ее светлых волос и голубых глаз! Она была очень красивая, просто чистая арийка! Ты меня слушаешь, Эрон?

— Рейган и Бегин посадили своего Джемаля.

— Тогда он сплавил ее одному из своих друзей, важной шишке из СС, у того дочка канючила, что хочет маленькую сестренку, а его жена больше не могла иметь детей.

— Танки Цахала окружили Западный Бейрут.

— Просто невероятно, правда, Эрон? С Украины в Германию, а после войны раз — и ее перевозят в Канаду! Разве не поразительно?

— Операция «Мир в Галилее» — вот как это называется.

— Все части пазла встали на свои места.

— Плохи дела, мать твою, и то ли еще будет!

— Рэндл, ступай в свою комнату.

Мне не хотелось уходить — пришлось бы засесть за уроки: зубрить названия частей тела. «Рош» — голова, «бетен» — живот, «гав» — спина, «регел» — стопа, «берекх» — колено, «каф йад» — рука, «эстба» — палец, «пех» — рот, Нузха — чудо, я — комок нервов, отец у меня — одержимый, мать — сумасшедшая, скоро Рош а-Шана, дела гадски плохи, и то ли еще будет.

На следующий день Джемаля убили, как когда-то Джона Кеннеди, но его-то выбрали президентом всего три дня назад — для президентского мандата срок, сказать по правде, куцый. В школе, на перемене, учителя только об этом и говорили, но так тараторили, что я не мог разобрать слов. Нузха сказала, что теперь все встало на свои места, ведь Джемаль был пешкой, его привели к власти Израиль и США. Слово «пешка» я узнал, когда научился играть в шашки, но что имела в виду Нузха, не понял. В коридоре мы столкнулись со старшеклассниками в кипах. Один из них что-то выкрикнул, и Нузха побледнела.

— Что он говорит? — спросил я ее.

— «Всех сволочей-арабов надо стереть с лица земли» — вот что он сказал.

Напряжение росло, я чувствовал себя все более скованно. Марвин мне не помогал, мой «аталеф» замкнулся в молчании, а бабуля Эрра была так далеко — все равно что на другой планете.

Мне приснился кошмарный сон, и я проснулся с криком. Примчалась ма в ночной рубашке, стала допытываться: «Рэндл, что случилось? Что с тобой?» — но я не сумел облечь кошмар в слова, воспоминание о нем разбилось в мелкие дребезги, которые стремительно истаяли. Вот ведь стыдобища — ма вскочила с постели среди ночи, а я не могу вспомнить, чего испугался, не знаю, как оправдать свою панику, отчаянно ищу слова, но голова пустая, как котел, и я лепечу: «Извини, ма. Извини, ма. Извини».

Назавтра я встал в семь утра, но па уже сидел с сигаретой перед включенным радиоприемником. Это не предвещало ничего хорошего.

На кухню вошла ма в бигуди и сказала:

— Эрон?

Он не отреагировал — слушал радио, и она повторила громче:

— Эрон, хочу, чтобы ты знал: я искренне благодарна за то, что ты поехал со мной в Хайфу. Знаю, тебе это дается нелегко — жить в окружении людей, говорящих на чужом языке. Ты привык черпать вдохновение из разговоров, подслушанных на улице, в парках и кафе на Манхэттене, и я знаю, как ты тоскуешь по Нью-Йорку. Поверь, мне это совсем не безразлично. Я понимаю, какую огромную жертву ты принес ради меня, и всем сердцем ценю это.

Вид у нее был странноватый — лицо не накрашено, волосы накручены на бигуди, а речугу толкнула будь здоров, я даже подумал, уж не готовилась ли она перед зеркалом, как к своим лекциям. Мне надо было доесть тост, я, давясь, заглотал его второпях, потому что па не отрывался от радио, а лицо ма постепенно заливалось краской — она силилась подавить раздражение.

— Эрон, — сказала она, — наступил канун Рош а-Шана, и я от всей души хочу, чтобы мы начали новую жизнь. Послушай меня, прошу. Рош а-Шана — лучшее время, чтобы сказать себе: остановись, осознай, что ты на распутье, проникнись отвращением к своим грехам и прими благие решения на будущее.

Па сидел, прижав ухо к приемнику, на ма — ноль внимания, и она таки вспылила, промаршировала через кухню и выключила радио.

Па снова его включил.

Она выключила.

Он включил.

Я не горел желанием посмотреть, чем все закончится, и решил улизнуть к себе — собираться в школу. В дверях до меня долетела фраза ма:

— Серьезно, Эрон: ты не думаешь, что мы оба заинтересованы в принятии некоторых решений?

Па ничего не ответил, не отпустил шутки, даже не пожелал мне удачного дня, а просто вышел из дома, хлопнув дверью. Я знал, куда он пойдет — спустится на улицу Ха-Нази и купит там в киоске все газеты на английском языке, какие сможет найти.

Я не могу этого объяснить, но в тот день атмосфера сгустилась и в школе, казалось, надвигается ужасная гроза, хотя на небе не было ни облачка и солнце палило немилосердно. «Смотри в оба, Рэндл, — бормотал мне мой „аталеф“. — Смотри в оба!» Но я понятия не имел, на что именно должен смотреть. В полдень Нузха шепнула:

— Шарон только что захватил Западный Бейрут, ты понимаешь, что это значит?

Я кивнул, хотя даже не знал, кто такой Шарон, и отдал бы все на свете, чтобы оказаться на бейсбольной площадке в Центральном парке.