Линн Мессина - Модницы

Когда все выходят, Лидия говорит, что мы произвели на нее впечатление. Не думаю, что лично я произвела впечатление хоть на кого-нибудь.

Майя примеряет уродства и увечности, чтобы определить, какое заметнее.

— Так, давай еще раз. Что лучше, это, — она зачерняет два передних зуба и улыбается, — или вот это? — Теперь она залепляет левый глаз.

Я обдумываю вопрос со всем вниманием, какого он заслуживает.

— Зубы. Точно зубы.

Она помечает нужный ответ, а потом смотрит на меня одним глазом.

— Почему?

— Это тоньше. Зубы заметны, только когда ты улыбаешься. Кроме того, так ты будешь ощущать себя менее неловко. Плюс твоя работа не пострадает. Не стоит читать корректуру одним глазом, — замечаю я практично.

Майя подробно записывает мои объяснения. Она будто маркетинговый исследователь, только без двустороннего зеркала.

— Дальше подушка. — У нее полная сумка всяких штуковин, и она лезет туда за очередной. Майя как раз засовывает подушку себе под футболку-стретч, когда наконец приходит Гэвин.

Мы в баре отеля «60 Томпсон». Гэвин и его представитель остановились здесь, и я оглядываюсь, не идет ли Анита прямо за ним.

Прекрасно понимая мои опасения, он приветственно целует меня в щеку и смеется.

— Не беспокойся, она сегодня обхаживает издателя. — Гэвин переводит глаза на Майю, которая никак не может решить, то ли вынуть подушку, то ли засунуть ее до конца. Она еще никогда ни с кем не знакомилась в полубеременном состоянии и не знает, как себя вести.

— Гэвин, это Майя, моя подруга, о которой я тебе рассказывала.

— Привет, Майя, — говорит он, протягивая ей руку. — Рад познакомиться.

Майя улыбается.

— Ты как раз вовремя. Я собираю мнения. Что лучше — беременный живот, — она встает и показывает выпирающий живот, — или горб? — Мы ждем, пока она перемещает подушку спереди назад.

Гэвин серьезно задумывается, складывая губы трубочкой.

— Покажи-ка еще раз беременный живот.

Я допиваю джин с тоником одним глотком и пытаюсь успокоиться. Чувство вины переполняет меня до такой степени, что становится нечем дышать. Машу бармену и заказываю еще выпить.

Воздуха мне стало не хватать пять часов назад, когда Гэвин позвонил, чтобы официально дать «добро».

— Но никаких штучек-дрючек, ты обещала. — Потом он предложил выпить за нечестивый союз искусства и коммерции. — Я сегодня последний вечер в городе.

— Нет, — сказала я в панике. Это было сразу после совещания по Иисусу, и мне было просто невмоготу провести несколько часов с ним и со своим чувством вины. — Сегодня не могу.

— Не можешь?

— Я бы с удовольствием, конечно, но иду в кино с подругой. Можно бы отменить, раз это твой последний вечер, но она только что разошлась с бойфрендом, и ей нужна моя эмоциональная поддержка, — сказала я, болтая без удержу. Всегда не могу остановиться, если нервничаю и чувствую себя виноватой. Я тяжело вздохнула. — Жаль, что не увидимся.

— А во сколько кино?

Я не очень хорошо вру и плохо продумываю подробности собственного вранья.

— Э-э… в девять.

— В девять? — переспросил он.

Тон у него был подозрительный, так что я изменила время на более правдоподобное.

— Девять тридцать.

— Ну, если кино в девять тридцать, почему бы тебе не зайти выпить в баре моей гостиницы?

— Но Майя… — начала протестовать я.

— И Майю приведи, — сказал он. — Я тоже только что разошелся с подружкой. Мы можем посочувствовать друг другу за бокалом виски с содовой.

Майя не пьет виски, но сочувствие она любит.

— Ладно, — сказала я, сдаваясь. Иногда приходится проигрывать.

Повесив трубку, я позвонила Майе и рассказала про свои страдания. Поскольку у нее не было планов на вечер, а мои проблемы ее забавляли («Расскажи-ка еще раз про сцены Рождества и звезд, которые их любят»), она охотно согласилась обменяться печальными историями со знаменитым английским художником.

— Здорово, — сказала она. — Я как раз работаю над идеей для статьи и хочу на тебе кое-что проверить.

— Я не знаю десяти способов, чтобы он тебя полюбил, — предупредила я.

Она рассмеялась и сказала, что ничего похожего не обдумывала.

— Чем ты занимаешься? — спрашивает Гэвин, решив, что горб лучше беременного живота. Я поддерживаю его, и подушка отправляется обратно в розовую пластиковую сумку.

— Я работаю среди чужаков, — говорит она, бешено строча в блокноте.

Гэвин просто кивает в ответ, хотя наверняка ждал более обычного ответа, вроде художника по костюмам или декоратора.

— Это занятие на полный рабочий день?

— Это столько времени, сколько хочу. — Теперь у нее на коленях другая сумка, в которой она копается.

— Майя — писательница, — объясняю я.

Она поднимает голову и сердито смотрит на меня.

— Я корректор.

Это из сетки действий, самое начало, день первый: не называй себя писательницей, пока у тебя не купят хоть что-то из написанного.

Гэвину хватает ума уйти в сторону от напряжения.

— Корректор?

— У вас, кажется, это называют читчиками, — раздраженно говорит Майя. — Можно подумать, что корректору нужно уметь читать и только.

Гэвин откашливается и опускает глаза. Ему явно не по себе. Он привык защищать империю, колониализм и сандвичи с овощной пастой, а не журнальные термины.

— Но вы пишете?

— Немного.

Упрямство Майи перекрывает мое чувство вины, и впервые за пять часов я вздыхаю свободно.

— Майя, — говорю я тоном ведущей ток-шоу, — расскажи нам о своем нынешнем проекте.

Майя соглашается, хотя и не любит, когда для нее очищают сцену. Она слишком захвачена идеей своей статьи.

— Я работаю среди чужаков, — говорит она.

Я закатываю глаза, показывая нетерпение. Ну сколько раз за вечер можно повторять одно и то же? Гэвин просто ждет.

— Мои коллеги редко глядят мне в глаза, и большинство из них не знают, как меня зовут, — объясняет она. — Две недели назад у меня был острый конъюнктивит, и никто не сказал ни слова.

— Может, это они из вежливости, — предполагает Гэвин.

Майя качает головой.

— Они вежливостью не отличаются. Я надеваю красивый свитер, никто ни слова не говорит. Я чихаю, никто не говорит «Будь здорова». Меня ни разу не спросили, как дела. Избыток хороших манер тут не проблема. И вот конъюнктивит подсказал мне отличную идею. — Она сделала эффектную паузу. — Я собираюсь ходить на работу со все более странными и заметными травмами и буду ждать, когда наконец кто-нибудь заметит.

— Тогда я меняю выбор, — говорит Гэвин. — Я за беременный живот.

Она помечает это в записной книжке.

— Почему?

— Потому что хотя внезапно появляющийся горб — это очень странно, для него еще может быть медицинское объяснение — автокатастрофа, например, или наследственное заболевание, от которого вдруг вырастает горб. Но чтобы за ночь появилась беременность на третьем триместре? — говорит он, наслаждаясь идеей. Внезапно я представляю себе двадцать Иисусов в одежде для беременных. — Это потрясающе. Они будут гадать, не упускали ли чего из виду все девять месяцев.