Джон Уэйн - Спеши вниз

— Сию минуту! Сию же минуту!

— Ах она, ведьма! — воскликнул Фроулиш и остановился как вкопанный. — Это она! Нам лучше не показываться.

Очевидно, бремя, которое Бетти взвалила на свои плечи в интересах Литературы, включало и обязанность единолично выдерживать натиск разъяренной хозяйки. Чарлз не сомневался в том, что это хозяйка, а ожесточение в ее голосе свидетельствовало, что спор идет о деньгах. Фроулиш повернул и собирался было ускользнуть на улицу, как вдруг над их головами распахнулось окно и высунулось злобное морщинистое лицо колдуньи с пучком закрученных на темени редких седых волос.

— Мистер Фроулиш! — завизжала вдова. — Вы что, думаете улизнуть? Не надейтесь. Я вас видела, пожалуйте-ка сюда!

Судорожно дергаясь, романист остановился в нерешимости. Бегство казалось так заманчиво, сдача так тягостна.

— Для вас это последняя возможность, — торжествующе возопила ведьма. — Или вы вернетесь и расплатитесь со мной, или вам вообще некуда будет возвращаться, вам и вашей супруге, — издевательски протянула она последнее слово, вложив в него всю скопившуюся ненависть, недоверие и зависть.

Тут над старухиным пучком в окне появилась еще одна голова. Продолговатое изможденное лицо с обтянутыми скулами, накрашенным ртом и всего одним глазом, выглядывавшим из-под рассыпавшихся волос. Существо это сказало голосом низким и скрипучим:

— Ничего не поделаешь, придется подняться, Эд. На этот раз не вывернешься. А кого это ты там с собой привел?

Не говоря ни слова, Фроулиш шмыгнул в сарай и стал подниматься по приставной лестнице. В предвидении новых неожиданностей Чарлз последовал за ним. Еще не добравшись и до половины лестницы, он понял, как правильно поступил, пропустив Фроулиша вперед, потому что, как только тот просунул голову, на него обрушился такой поток брани, что, на мгновение ошалев, Фроулиш чуть было не выпустил лестницу и едва не соскользнул вниз. Но после короткой и рискованной заминки он все-таки преодолел оставшиеся ступеньки и благополучно взобрался наверх. Чарлз готовился последовать за ним, но то, что он увидел, просунув голову в люк, словно пригвоздило его к лестнице.

Перед ним была большая комната, занимавшая почти половину чердака. В одной стене было три окна, освещавшие, а через разбитые стекла и освежавшие комнату. В углу помещалась старомодная двуспальная кровать, по-видимому приобретенная у старьевщика, на ней — скомканное белье и почему-то кипы газет. В другом углу — керосиновая печь и рядом — грубо сколоченная полка, а на ней несколько кастрюль, тарелок, чашек и консервных банок. Между двумя окнами побольше, как видно в особо почетном месте, стояла единственная основательная вещь из всей обстановки — солидный дубовый письменный стол с выдвижными ящиками. На столе — пишущая машинка, еле видная из-под вороха бумаг. Рухлядь, загромождавшая углы комнаты, была почтительно отодвинута от этого жертвенника. Чарлз почти с благоговением взирал на него. Это было обиталище посвященного.

Но в это самое мгновение посвященный, прижатый к столу, еле отбивался от наскоков старой мегеры, владелицы этих хором. Она ухватила его за оба лацкана и, придвинув свое иссохшее лицо к его одутловатой, потной физиономии, выкрикивала как припев:

— Сию же минуту! Сию же м и н у т у убирайтесь, — она не решалась сказать «из дома», — отсюда, если сейчас же не уплатите за квартиру. Две недели просрочено! У вас голова полна всякими идеями, так вы можете питаться воздухом и разглагольствованиями, но мы, простые смертные, мы должны за все платить — платить д е н ь г а м и!

Она перевела дыхание, готовясь к следующему залпу, но тут почувствовала, что ее хлопнули по плечу. Возле нее стоял Чарлз, держа в руках раскрытый бумажник. Весь тот страх, который когда-то внушала бы ему эта беззубая карга, теперь окончательно покинул его. Он не принадлежал больше к классу, который афишировал свою почтительность к женщине, он был сильнее ее физически, и он был в состоянии уплатить, что ей следовало.

— Просрочено две недели, — коротко сказал он. — И следует по гинее в неделю, не так ли?

— А вам-то какое дело? Это они… — начала было вдова, но он сунул бумажник в карман и так грубо повернулся к ней спиной, что она поняла: нашла коса на камень, этот слов попусту не тратит. И она тоже без лишних слов ответила: —Да.

Чарлз, все еще стоя к ней спиной, снова раскрыл бумажник и достал три фунтовых купюры. Потом порылся в кармане, добавил монету в полкроны и шестипенсовик и, повернувшись, протянул ей.

— Вот за три. За одну вперед. И проваливайте!

Она вытаращилась на него и теперь, получив долг, казалось, готова была позволить себе роскошь и отвести душу как следует. Но Чарлз угрожающе надвинулся на нее и, указывая на лестницу, рявкнул:

— Проваливайте туда, откуда пожаловали!

Вдова тихонько ретировалась. Водворился покой, он просачивался вместе с летним воздухом сквозь разбитые окна, излучался из молчавшей машинки на письменном столе Фроулиша.

Косые лучи августовского заката скользили по спутанным космам Фроулиша, склонившегося над клавишами. На керосинке булькало какое-то варево. А Бетти, словно нахохлившаяся птица, сторожила кастрюлю. Чарлз, удобно примостившись и прихлебывая пиво из стоявшей под рукой кружки, наблюдал за ними с чувством полного удовлетворения. Он испытывал то, что столько раз радовало его вот уже месяц и что складывалось в его мозгу в одни и те же слова: «Вот все и наладилось! Наладилось лучше, чем я мог ожидать!»

Ничто не оправдывало в такой степени его решения принимать жизнь, как она есть, чем эта чудесная находка, этот уже сложившийся уклад. Он в точности отвечал его несложным запросам: не было комфорта, чистоты, но было где хранить свой рабочий инвентарь, принимать пищу и спать по ночам. Кумир почитаемого домашнего очага, ради которого надо было идти на любые жертвы, не смущал его больше: он отбросил его, как и другие реликвии своего прошлого.

— Можно ужинать, если вы поможете мне собрать на стол, Чарлз, — низким голосом пророкотала Бетти.

Он послушно встал, расстелил газету на перевернутом ящике, поставил три тарелки и разномастные столовые приборы и при этом отметил, что это первые слова, прозвучавшие с тех пор, как он час назад вернулся с работы. Все трое с первых же дней словно лишились дара речи, и по разным причинам ни один из них не чувствовал потребности разговаривать. Фроулиш был поглощен своими идеями и угрюмо молчал, пока не пробуждалась какая-нибудь из его давних обид, о которой он распространялся горячо и многословно. Бетти была слишком неумна, чтобы поддерживать разговор, и слишком сжилась со своей ролью «роковой женщины», чтобы позволять себе обычную болтовню пустенькой кумушки. Чарлз, возвращаясь после рабочего дня, был слишком утомлен физически и удовлетворен морально, и ни один из его компаньонов не мог понять волновавшие его мысли, а тем более разделить их.