Эдуард Лимонов - Апология чукчей

Я хорошо знаю этот тип стариков, потому что ходил к одному старику-принцу. У старика был butler. Он носил то красный, то белый фартук, этот батлер. Он подавал нам еду в огромных старых тарелках под серебряными колпаками. Еды было немного: горстка брокколи, маленькая рыбка, потому что принц был беден. Я сам приносил ему вино. Несколько лет спустя я увидел моего старика-принца в репортаже в новостях. Убили одного политика, и подозревали правых. Был каким-то образом замешан и мой «принц». Последним показали батлера. Он зло тянул дверь на себя, сужая щель. В репортаже злобно намекнули на то, что butler — старый любовник принца… У меня всегда были предосудительные знакомые. Кисти рук принца были в пятнышках старости.

Там же, в Венеции, меня привели к старой графине. Она, сказали мне, дает деньги правым, может, даст и тебе. У дома старухи был такой значительный фасад, но большинство окон были заколочены. Жила она только в трех комнатах. Но у нее тоже был butler.

Я сидел в замечательном кресле, графиня полулежала в постели, покрытая лоскутным одеялом, имеющим вид, сходный с ковриками, которые в России продают бедным. Но вокруг нее были подсвечники, тихо тлел камин, в окне плескался канал, и потому образовался густой трагизм от этого свидания. Я чувствовал себя международным авантюристом, пришедшим к Пиковой Даме выведать ее страшный секрет. Но ведь на самом деле так и было. Несмотря на лоскутное одеяло, старуха была очень богата и давала деньги правым радикалам по всей Европе.

Ночами я не спал в моем отеле, замышляя интриги и всякие козни. Где же их и замышлять, если не в Венеции? Время от времени к шепелявому плеску волн под окнами примешивался резкий звук мотора полицейского катера, и я тревожился. За мной?

В 1992-м я провел в Венеции сутки в сопровождении целой банды военных. Мы приплыли из Далмации, с той стороны Адриатики. Не только нелегалами пробрались мы в город-музей, но и вооруженными. Это было интересное ощущение. Забыть это невозможно. Эти ощущения…

Холоднейший ветер над морем. Ведь там сыро, низко, над морем-то. Конец декабря, лица у всех красные (накануне пили много), заветренные, глаза красные, кисти рук — как лапы у гусей. Кураж в головах, удаль похмелья, презрение к итальянской береговой охране и полиции. Выдаем себя за торговых моряков, одеты похоже, бушлаты, черные шапки. Все дюжие, здоровые, молодые. Я — старше и тоньше всех.

Совершать поступки, которые не позволяет закон, — рафинированное, тончайшее удовольствие. Еще и в этом заключается притягательность преступлений, а не лишь в вульгарной жажде наживы или в пошлом неумении сдержать эмоции. Нарушить закон тянет всех граждан, но только дерзкие нарушают закон. Правды ради сказать также, что легальным путем нас никто никогда бы в Венецию не пустил, сколько бы мы ни клялись в своих благих намерениях. Между тем, намерения действительно были самые легкие, самые глупые даже: заехать в Венецию в ночь на католическую Пасху. К тому же мы декларировали все принадлежность к другой ветви христианства. У нас Пасха позже.

Мы шли, хохоча, подталкивая друг друга, как настоящие грубые парни-матросы, кочегары и палубные матросы, между тем большинство из нас были профессиональные военные, воевавшие третий год! Три капитана были среди нас!

Нас сдувало с Венеции. Мы подкреплялись из фляжек, но, посчитав валюту, вынуждены были войти в тратторию. А там было чудесно хорошо, как детям, проблуждавшим в холодном лесу, войти во дворец. Там пахло, как в пиратских романах: вареными моллюсками, мясом, пролитым вином.

Нам поставили стол. Принесли граппы. Из нас вдруг с дрожью стал выходить холод. Жителям северных стран знакома эта дрожь от выходящего холода. После того как измерз и попал в пышущее помещение…

Венеция одна-единственная сохранилась из пиратских столиц. В Карибском море у пиратов тоже была столица, на острове Тобаго, но от нее и гнилой доски не осталось. А тут столько осталось! Тех, с Тобаго, перевешали после штурма, а венецианцы высокоискусные, хитрецы, умники, зловредные, злонравные, блистательные, были приняты в сообщество нормальных государств, тоже, нужно сказать, преступных, ибо все государства преступны.

И вот пиратские гнезда пляшут вкривь и вкось в ветреные дни вместе с лагуной. Дорогие бутики развратно предлагают свои прелести размякшим туристам. Ординарные люди, недостойные этого города — пиратского гнезда, бродят тут, где можно бродить, и плывут, где нельзя бродить. В прежние времена чужим сюда можно было попасть либо пленником (здесь перегружали пленных для отправки в Алжир, в еще одну пиратскую республику, для продажи в рабство), либо купцом, либо военным — союзником венецианцев. В новые времена все суются, куда туристические агентства зовут либо друзья или родственники рекомендуют. И в этом тягчайшая дисгармония современности, когда ординарные люди попадают в исключительные места, где им не место. От этой дисгармонии всё в мире пошло наперекосяк, всё стало нехорошо.

А я? Венеция приняла меня с чужим паспортом как своего. Она прятала меня в свои мистические тени, ибо она влюблена, я уверен, в авантюристов, в тех, кто приезжает по тайным делам. Ее, как говорят, хлебом не корми — дай пригреть на своей мокрой, старой груди заговорщиков и преступников. Она благоволит таким и лишь сожалеет, что она немолода, ох немолода. Но из-под старого лоскутного одеяла высовывается она по грудь по причине азарта, забыв счастливо, что груди у нее старые и висят…

В Санкт-Петербурге нужно либо готовить заговор против тирана, жить с английским паспортом, как Борис Савинков, встречаться в церквах с агентами-наблюдателями, ряженными в извозчиков и разносчиков, либо переживать гибельную больную страсть с падшей девушкой типа чахоточной Манон Леско или Сони Мармеладовой, ушедшей в проститутки. «Ах, ничего нельзя поделать!» И все рыдают, наслаждаясь сладкими страданиями. К вышеназванным типам поведения располагает в Санкт-Петербурге и гнилая холодная Нева селедочного цвета, река короткая, широкая и энергичная, и знаменитые питерские доходные дома с самой таинственной в мире архитектурой. Входя в двери питерской квартиры, никогда не знаешь, что за дверью — трущобная комнатушка три на три метра, или же тусклый коридорчик в свежей алебастре выведет тебя вдруг в настоящий дворец со многими этажами и бальным залом. В Санкт-Петербурге каждая дверь ведет в балетную сказку.

Есть, пожалуй, два с половиной балетных города в мире. Венеция, Санкт-Петербург и центр Парижа — острова. Санкт-Петербург — весь загадка, интрига, карнавал, вода, поплескивающая вдруг под балконом, «плюх!» трупа, сброшенного в канал. Современность не умалила, но добавила к зловещей таинственности Санкт-Петербурга: возникающие из тумана совершенно лысые подростки, набрасывающиеся с ножами на южных пришельцев с темными головами; это — настоящее. Но и Средневековье: разве в Венеции не сбрасывали с моста Вздохов зашитых в мешки осужденных? Банды лысых подростков-убийц в ночи — что может более взволновать воображение, если должным образом отрешиться от реалий и вульгарной лексики российского правосудия.