Эдуард Лимонов - Апология чукчей

После «Вдовы Клико» они стали пить дешевый и вонючий ром «Negrita», у него была литровая бутылка. Контесса поглядела на этикетку с негритянкой и покачала головой. Но отважно и совсем по-мужски опрокинула свой стакан. И этим, как написали бы в старинных романах, «согрела его огрубевшее сердце». Аристократка, древняя кровь, молодец-девка, он ласково схватил ее за горло и сжал. Он намеревался далее сдвинуть руку вниз и взять ее внушительную сиську, одну, потом вторую, но под рукой оказалось ожерелье. Он вспомнил, что французы называют ожерелье «колье» и что из-за колье Марии-Антуанетты якобы началась Великая французская революция.

— Фамильные драгоценности?

— Да, mon colonel, именно они. Бриллианты. Целое состояние.

— Что, настоящие?

— Тебе же говорят — целое состояние.

— Ну, сколько?

— Не буду говорить, а то ты меня зарежешь и сбежишь в Бразилию.

— Почему в Бразилию?

— Те, кто режет женщин, всегда бегут в Бразилию. Так пишут в газетах.

— И ты бродишь по улицам с целым состоянием на шее?

— Я хотела сделать тебе приятное. К тому же отличить фамильные драгоценности, старинные бриллианты от купленного за сто франков в Латинском квартале ожерелья, отштампованного в Гонконге, со стекляшками, никто не в состоянии. Когда я иду в моем старом пальто, никому в голову не придет. Посмотри, как они горят тонкими острыми лучиками.

Он все-таки добрался до сисек контессы, а затем они надолго отправились в область взаимного гипноза, иллюзий, внушения и самовнушения. Бриллианты остались на Жаклин и работали совместно со свечкой, и с красными бревнами камина, посылали лучи и перекрещивали их.

Потом они лежали на спине, и он гладил ее то по животу, то по сиськам, то по бриллиантам.

— Без драгоценностей женщина проста и неодета, — сказала Жаклин.

— А как быть тому, у кого их нет?

— Раздобыть. Для начала пойти на панель, затем соблазнить одного богатого джентльмена и стереть свою pussy до дыр, но иметь драгоценности. Ты заметил еще одно мое украшение, цепочку на правой щиколотке?

Он заметил. Когда она принимала его в себе лежа на спине, эта цепочка вздрагивала за его левым плечом вместе со щиколоткой и узкой ступней контессы.

Впоследствии они узаконили роли.

Она: взбалмошная, ненадежная, всегда пребывающая лишь в настоящем времени. Пьяница, дебошир, скандалист, сучка и блядь. Женщина, вполне способная лечь под водителя в своих бриллиантах.

Он — животное, brut, всякий раз насилующий непослушную кобылицу, грубый гунн с Востока, проникающий бесцеремонно в ее древнюю плоть, сделанную совместно поколениями полупьяных аристократов в спальнях замков Лангедока. Абсолютно ненадежный парень, вероятнее всего, перепробовавший всех девок-эмигранток одной с ним национальности.

И, следует сказать, у них хорошо получалось взаимодействие. И в его дымной студио, под красные березовые дрова — к утру они мирно алели в камине. И в ее огромной, как сарай, квартире, на кожаном ложе, сделанном для нее самим Старком. (Мы валяемся на «Старке», не забывала она сказать). Так они и жили. Они говорили друг другу грубости и находили в этом удовольствие.

«Шире раздвинь ноги, еще шире! Подними зад!» — кричал он ей.

«Сделай меня беременной, my muscular man!» — стонала она.

— Что кричали заводские девки, когда они были под тобой? — Интересовалась она, он рассказал ей, что работал на заводах. — Я тоже буду так кричать. Научи меня ругательствам на твоем языке!

Он научил.

Однажды он нашел ее колье, упавшее за только что сложенный им диван, ночью служивший им ложем. Он позвонил ей и сказал, чтобы она приехала и забрала свое целое состояние немедленно. У него такая хлипкая входная дверь, что не дай бог кто вломится, а тут колье.

Она хохотала. Вот сейчас пойду в полицию и скажу, что ты меня ограбил. К тебе придут и найдут мое колье.

— А я скажу, что ты его забыла у меня.

— А я повторю, что ты меня вчера вечером ограбил на улице. Полиция поверит мне, потому что я француженка и контесса.

— Прекрати, Жаклин!

— Прекращаю, — сказала она. — Признаюсь, я нарочно оставила колье у тебя, чтобы проверить тебя. Поздравляю, ты прошел проверку.

— Ты еще хуже, чем я о тебе думал.

Они не ушли тогда друг от друга. Она приехала с Veuve Clicquot, и всё кончилось тем, что она надела колье ему на… яйца.

— Ты единственный, достойный носить мою фамильную драгоценность.

Их неожиданно разбросала жизнь. Случилось так, что он уехал и потом не смог вернуться во Францию. Через много лет он оказался в тюрьме в его родной стране.

Как-то разносивший почту зэк (в тюрьме его называли «грамотный») принес ему открытку из Республики Панама. «Му muscular man, — писала она. — Сегодня вспоминала тебя и поцеловала мое колье, которое, ты помнишь, я как-то надела тебе на яйца. Мы так смеялись. Твоя Жаклин».

Они, красивая пара, приехали в Италию зимой. Этак лет за шесть или восемь до того, как в мире появились первые зарегистрированные случаи заболевания AIDS. Мир еще нежился в удовольствиях случившейся в конце шестидесятых сексуальной революции, совершённой поколением хиппи — детей цветов.

Стояла счастливая пора, когда предложить make love было так же просто, как предложить гостю бокал вина. Вьетнамская война кончилась, новые войны еще не начали даже вызревать. И тут на экраны Европы вышел фильм «Эммануэле», такой себе современный, середины семидесятых «Декамерон». Их итальянские знакомые пригласили пару. Она — тоненькая высокая блондинка с серыми глазами, чувственная и тонконогая, он — тридцатилетний парень мачо, с густыми крупными кругляшами каштановых кудрей.

Радостный, экзотичный, красивый, полный светлого эроса фильм сшиб их с ног. Пусть они и любили друг друга вот уже два года молодой звериной любовью абсолютно чуждых друг другу существ. Сидя в итальянском кинозале, окруженные римскими друзьями, они смущенно вздыхали. Она вздыхала чаще, чем он, и глубже. Они идентифицировали себя с главными героями: молодой парой, дипломатом, получившим назначение в Таиланд, и его юной женой. Было одно «но», но большое: они были эмигранты, ожидали в Риме разрешения выехать на ПМЖ в Соединенные Штаты, потому жили на крошечное пособие. И если у нее всё же был высокий статус красивой юной девушки, то у него был самый низкий из возможных социальный статус перемещенного лица, безработного. А «Эммануэле» — современный «Декамерон» — их задел.

Были простые радости. Можно было встать рано утром и пойти по живописным, просыпающимся улочкам Вечного города в Ватикан, он знал маршрут через холм Сан-Николо, пальмы, гущи кустарников, замшелые памятники. Она оставалась спать, она не любила вставать рано. В Москве, с бывшим мужем, другим, она жила ночной жизнью. Потому он целовал ее, сонную, и уходил один. Не очень охотно.