Анна Кэмпион - В блаженном угаре

Пи Джей, обливаясь потом, оправдывается, твердит, что действительно собирался позвонить.

— Когда?

— Когда закончу.

— Ну и как? Закончил?

— Почти, она уже, можно сказать, почти… В общем, я был… Да прекрати ты, наконец! Пойми-и-и: некогда мне было слушать, звонит или не звонит этот гребаный телефон! Не до того было.

— Ах, некогда… (Тараторит что-то непонятное, не могу разобрать…) Не вешай мне на уши лапшу, мой мальчик. Придумай что-нибудь более остроумное. Я просто не могу поверить своим глазам… Она тебя скрутила, скажешь, нет? Она, я вижу, вертит тобой, как хочет. И возникает естественный вопрос: как ей это удалось? Да, я хочу знать, как ей…

Я слышу, как у порога хлопает дверца машины. Ни с кем не хочу разговаривать, пошли они все… снова бегу к кушетке, ныряю под простыню, голая, и накрываюсь с головой, оставив маленькую щелочку.

— Кэрол, ты где? — орет Робби и входит. Увидев меня, останавливается, нежно на меня смотрит (от этого взгляда у меня мучительно сжимается сердце) и дальше идет уже на цыпочках, к спальне, но, передумав, подходит к холодильнику. Ага, хлопнула дверца, он пьет, прямо из бутылки, потом зажигает сигарету. Горластая Клеопатра вдруг громко зовет: «Робби!», и мой братец уходит. А я поднимаюсь, я надеваю топик и так тщательно скатанные вчера почти до лодыжек леггинсы, то есть лосины.

Входит Пи Джей, на ходу обтирая лоб влажным платком, в руках у него блюдо с сэндвичами.

— Ну, — говорю я. — И кто это у нас был?

— Кэрол Фелпс.

— Дальше, я слушаю.

— Дальше? Она моя любовница.

— Ну да? Как я за тебя рада.

— Вот уж не думал, что ее понесет в Австралию.

— Хи-хи-хи, не иначе как ей захотелось надрать тебе жопу.

— Это тебя бы, естественно, тоже порадовало, я знаю… уже изучил твои садистские замашки.

— Еще бы не порадоваться, жаль, что ты ничего не слышал… Как она цокала тут своими каблуками, то туда, то сюда, бормотала, всю меня рассмотрела. Я притворилась, что сплю, а она потом еще и простынку подоткнула, как ребенку.

— Ты и есть ребенок. Маленькая девчушка, верно?

Гм-гм. Я сажусь и отбираю у него половинку сэндвича. А он неплохо выглядит, бодренький, и это почему-то меня злит.

— Верно, вот и спи с девчушками постарше, с твоими ровесницами, тогда и волосы не придется всякой липкой дрянью мазать и тем более красить.

Я хватаю с блюда еще один сэндвич, Пи Джей протягивает мне бумажную салфетку (ишь какой заботливый!) и говорит:

— Мужененавистница.

Ничего себе! Я жадно откусываю еще кусок, но, посмотрев Пи Джею в глаза, кладу недоеденный сэндвич на блюдо и — краснею. С чего бы это? Он говорит мне всякие гадости, а я же еще и краснею? Чувствую, как у меня внутри все леденеет от злости.

— Так оно было бы удобней, да? И проще.

Молчим, еще одна игра: кто кого пересмотрит…

Он моргает первым.

Наклоняется и обхватает мое запястье, я вскрикиваю от неожиданности, а он хохочет и плюхается на пол. Долго хохочет, время от времени утирая выступившие слезы.

— Ха-а-а-а-а-ах. Ха-ха. Валяй, Рут. Я хочу, чтобы ты показала все, на что способна. Я лягу у твоих ног, а ты говори, не стесняйся. Не сдерживайся, выкладывай все начистоту, я готов к самому худшему.

Он, извиваясь, так и лежа на спине, подползает к моим ступням, я инстинктивно немного их отодвигаю, боюсь нечаянно задеть его голову.

Смотрю вниз на его улыбающееся ждущее лицо. Ладно, раз сам просит… я все ему скажу.

— Ну так слушай, дамский тампон-любитель, сейчас я выдам тебе все. Начнем с ненависти к мужчинам, полный бред. Раз эта нахалка смеет меня критиковать, обзову-ка я ее женоненавистницей… она сразу притихнет… Сам же знаешь, что это чушь собачья. У меня просто нет слов… Дальше. Я знаю, зачем я тебе нужна. Тебе захотелось свежатинки, поиметь молоденькую, нераздолбанную еще киску. Лучше бы такую, которую можно прихватить в виде сувенира домой, чтобы было чем похвастаться знакомым самцам: вот какая у меня замечательная давалка… Кстати о доме, мистер Глаженые Джинсы и Ковбойские Ботинки, это у вас там такая униформа? Для независимых индивидуумов?

Пи Джей слушает с закрытыми глазами, и рот по-прежнему растянут в улыбке. Я пикирую с дивана к нему на живот, рассчитывая красиво и элегантно приземлиться, но промахиваюсь. Пи Джей начинает охать и причитать, я покатываюсь со смеху, лежа рядом с ним. Он прижимается ко мне и хочет поцеловать.

— Нет, — говорю я, задыхаясь от хохота. — Не хочу целоваться со стариком.

Глаза его прищуриваются, от них расходятся лучики морщин, но теперь в этих глазах нет ни тени улыбки. Он смотрит на меня, я на него, он вдруг больно щиплет меня за щеку…

— Ты привлекательна, а это делает некоторых жестокими. Недобрыми.

— Да, делает. Раз уж мы говорим откровенно, то некоторые имеют полное право быть такими. Это же тот самый случай: «Старый кобель до молодых сук охоч».

Я тру щеку, он смотрит на мои пальцы.

— Хватит, я достаточно сообразителен.

— Нет, не хватит! — Я колочу его по груди. — Я еще не все сказала. Спрашивается, почему старый кобель до молодых сук охоч? Потому что с ними этот слюнявый старикашка может вести беседы, которые его возбуждают… Прости, дорогая, сейчас-сейчас… только раздвину твои пухленькие складочки.

Его лицо делается каменным.

— Милостивый боже, Рут, я не употребляю подобных слов.

— Никогда?

— Никогда.

Я набираю в грудь побольше воздуха, Пи Джей похлопывает меня по руке:

— Продолжай.

— Это все.

— Неправда, ты хотела сказать что-то еще.

— Нет, не хотела. Говорю же: это все.

Но он прав. У меня на языке вертелось еще словечко… очень смачное: твою… мм… е… мм… баль… ню. Даже про себя произношу его шепотом, почти не дыша и запинаясь. Мне почему-то не хочется, чтобы оно прозвучало здесь, это слово… которое я случайно подслушала у одного профессора — в аудитории, разумеется, сидели только парни. Нет, я не могу заставить себя произнести его вслух.

Пи Джей с легкой опаской трогает меня за плечо:

— Ну что же ты, Рут? Я разочарован.

— Знаю. Но я подумала… вдруг ты сбежишь, если я выдам тебе что-нибудь еще?

— На твоем месте я все же рискнул бы.

— Тогда я сейчас сяду на тебя верхом. На всякий случай.

Сказано — сделано. Усаживаюсь ему на грудь и, обтерев эту потную физиономию, начинаю дергать за щеки. Хорошо было бы к его члену привязать веревочку и повести так на прогулку, на поводке. Не-е-е-ет. Слишком примитивно. И не смешно. А смешно то, что я не в состоянии придумать что-нибудь стоящее, чтобы за все, за все ему отплатить… Надо же, даже не охнет, полное спокойствие, хотя я сильно растягиваю его щеки… тяну то к ушам, то к носу. Наконец, меня осенило:

— Придумала!

— Это ты о чем?

— Я знаю, что с тобой нужно сделать, старичок. — Пальцами зачесываю его волосы назад. — Не двигаться! Лежать!