Анна Кэмпион - В блаженном угаре

— Нет, ты послушай… с этим — со ВСЕМ — покончено, и мне так стыдно. Как же я тебя измучила… своим придуриваньем и разными фокусами.

— Но мне все это нравилось, нам нужно быть вместе.

— Вместе… НЕТ… ради Христа…

Улыбаюсь безнадежной жалкой улыбкой — не могу удержаться, и Рут наверняка чувствует это отчаянье, проступившее на моем лбу каплями пота. Ее раскаянье (напоминаю я себе) — очередной этап депрограммирования, этап пересмотра веры и сомнений — во всем и вся. Я зову:

— Эй, иди глотни водички, а то тебя хватит тепловой удар.

Рут берет у меня бутылку, пьет и ставит ее на пол.

— Я-то надеялся, что тут было и кое-что хорошее, а?

— Да-да, конечно. Но я не хочу никаких обязательств, ни перед кем, я пока до этого не доросла. Я действительно слишком еще молодая и… безответственная. И действительно не умею никого любить.

Вид у нее очень расстроенный. Смотрю, как она подсовывает под левую подошву три книжицы и — прибинтовывает их, разматывая этот скатанный из полос проклятый валик.

— Рут, ну хватит уже, прекрати. Ну что ты, в самом деле?

Она выпрямляется, усаживается в кресло и смотрит мне в глаза:

— Вот-вот, с меня хватит. Я… я совсем потеряла голову… Чертова глухомань. Ведь не попади мы в эту халупу, ничего бы не было. Мы вряд ли когда-либо… мы бы никогда не встретились.

Я подхожу к креслу и накрываю ладонью ее руку.

— Но в этом-то и все очарование, ты согласна? Чудо нежданной встречи.

Она вырывает у меня руку и снова начинает обертывать ступню своим бинтом.

Я наклоняюсь и шепчу ей в самое ухо:

— Я помогу тебе вырасти.

— Ты уже помог.

— Нет, это так, ерунда, я способен на большее. Забудем о плохом, ни слова лжи, ни грана расчетливости. Давай отныне жить только настоящим.

— А как же Кэрол? — небрежно интересуется она, обматывая теперь уже другую ступню.

— А что Кэрол? Я сам решу, что мне делать. — Беру ее руку и — целую, целую… — Послушай, Рут, я знаю, о чем ты сейчас думаешь. Все мы думаем одно и то же. Что впереди нас ждут сотни встреч. С сотнями тех, кого мы сможем полюбить по-настоящему. На самом деле дай бог, если на сотни и сотни найдется три родственных тебе души.

Она снова вырывает руку и вытирает ее чайным полотенцем. Проводит ладонью по кушетке — туда-сюда, туда-сюда; ее глаза снова встречаются с моими. Долгая пауза, а потом…

— Поди-ка лучше на себя посмотри. И переоденься. Все кончено, все плохо началось, и дальше будет только хуже и хуже!

Эти ее «туда-сюда» ладонью заразительны, я непроизвольно качаю головой в такт ее движеньям и одновременно прикидываю, как я выгляжу в своей юбчонке. М-да, на романтического любовника я категорически не тяну. Я смеюсь, но Рут мой клоунский вид почему-то не радует, по ее щекам медленно ползут слезинки. Она порывисто встает и идет, высоко поднимая ступни с примотанными книжками. В панике спешит от двери к раковине, от раковины к другой двери. Только спокойствие… нет, не могу…

— Не надо, Рут, нет! — Я подскакиваю к ней и хватаю за руку. Она стряхивает мою ладонь, стряхивает меня… Я падаю и вцепляюсь в ее щиколотки.

— Выходи за меня!

— Нет, ну пожалуйста… ты ненормальный.

Она опускается на корточки и пытается разжать мои пальцы, вся мокрая от напряжения. Мы оба обливаемся потом. Она приговаривает, что она сыта по горло, что я должен наконец ее отпустить. Потеряв терпение, она щиплет меня, и от неожиданности я чуть разжимаю пальцы. Все… сейчас убежит.

— Остановись! — навзрыд кричу я, хотя вижу, как она испугана, она не хочет меня, она не верит в мою любовь, она не собирается останавливаться. Нет, не собирается… она торопливо устремляется к входной двери и выскальзывает наружу. Я бегу за ней вслед, в мои босые подошвы впиваются острые камни, но мне слишком больно, чтобы обращать внимание на подобные мелочи. — Погоди, давай все-таки попробуем еще!

Я хватаю ее за руку и начинаю танцевать, прямо посреди этого пустынного пространства, и это так нелепо и так прекрасно. Теперь еще нужно засмеяться, я почти готов это сделать, но не выходит, слишком велико мое напряжение и отчаянье… В какой-то момент мне кажется, что она сдалась, потому что тоже стала кружиться со мной в этом ярком, искрящемся, нестерпимом свете. Совсем как в тот раз. Вконец ослепнув, я останавливаюсь. И Рут тут же уходит прочь, прихрамывая, бежит в сторону машины, поравнялась, проходит мимо… наклонилась, чтобы поправить свои самодельные котурны. Между нами — где-то посередине — лежит небольшое бревно, гладкое, выбеленное солнцем бревнышко, с тонким сучком на одном конце. Рут, опустившись на колено, подтягивает полоски ткани, перевязывает узлы. А я тупо смотрю на бревно, потом соображаю, что нужно его отодвинуть. Взгляд мой перемещается на опущенную голову Рут, на этот безупречно округлый затылок. Я поднимаю бревно, и моя рука автоматически замахивается… И раздается ЗВУК, негромкий глухой «бумс». Она резко пошатывается, тянется ко мне, потом, привстав, вцепляется в мой локоть, чтобы удержать равновесие… она смотрит мне в глаза, но вот ноги ее разъезжаются, а потом — подкашиваются… Я прижимаю к груди ее голову и баюкаю, как младенца. Она смотрит на меня… так смотрит раненый зверек: ни стона, ни жалобы, взгляд абсолютно доверчивый и беззащитный. Потом глаза ее туманятся, уже ничего не видя, на них опускаются веки…

Детка, деточка моя, очнись, очень тебя прошу, мысленно умоляю я… сейчас все пройдет, сейчас тебе станет лучше…

Дома я укладываю ее на диван, трясущимися руками заворачиваю в тряпочку куски льда. На затылке — неровная, с еле заметной вмятиной, шишка. Я осторожно ее ощупываю, и еще более осторожно прижимаю ко лбу Рут холодный компресс. Вдруг различаю еле-еле слышное жужжанье мотора. Причем ни одного гудка — понятно… они хотят нагрянуть неожиданно. Если бы мы с Рут разговаривали, я бы наверняка ничего не услышал.

Ищу и никак не могу отыскать ключи от машины. Обычно я храню их в определенном месте: вешаю на крючок у двери или кладу в верхний ящик туалетного столика. Проверил и крючки, и ящики — ни черта. Куда же я их, дьявол меня дери, засунул? Пытаюсь вспомнить, представить, куда их понес, стараюсь изо всех сил, даже звенит в голове. Ни единого проблеска. Тогда пытаюсь рассуждать логически, но не получается. Начинаю шарить везде подряд. На холодильнике, на подоконниках, на скамейке, за диваном, на кресле… Пот уже струями катится из-под мышек. Я осматриваю машину: может, так и болтаются в зажигании? Я уже просто лопался от ярости, когда нащупал их поверх приборного щитка: лежат, раскалились на солнце чуть не докрасна. Я вернулся в дом за Рут: безвольное, обмякшее тело оказалось очень тяжелым. Я — о боже! — чуть не уронил ее, подходя к машине. Пот застилал мне глаза.