Анатолий Азольский - Легенда о Травкине

В степи этой уместятся несколько стран Западной Европы, без суеты и споров, потому что степь эта — без конца и без края. Населенные пункты, рассыпанные по необозримому пространству, издавна называют здесь площадками. Их нумеруют: 45-я площадка, 21-я, 17-А и так далее. Люди, с погонами и без, в поселках этих испытывают ракеты и радиолокационные станции, живут скромненько. Бывает, и умирают в степи. Или погибают, что не так уж редко. Кладбище назвали 13-й площадкой. Хоронят здесь тех, у кого в более обжитых местах нет родственников, кого вообще забыли. Зимой трещат лютые морозы, дуют свирепые ветры. Летом — зной, сушь, кое-где приказом объявляется: обеденный перерыв — с полудня до четырех часов дня, пока жара не спадет.

Самая известная — 4-я площадка, военно-административный центр полигона, поселок, прилепившийся к озеру, знаменитому тем, что часть вод его — соленая. Эта особенность озера отчетливо видна с самолета. Где 1-я площадка и существовала ли она вообще — не знает никто. Полигон, следовательно, уже имеет свою историю, уже стал не случайным скоплением людей, а долговременным местом их обитания. Адрес — московский, и какое-нибудь столичное учреждение, посылая иному гражданину повестку или приглашение, пребывает в уверенности, что гражданин пройдет два переулка от дома до метро, спустится под землю и приедет к указанному месту. На самом деле гражданину сему надо, чтобы покинуть полигон, показать штабному писарю бумажки с печатями и подписями, включить себя в полетный лист и на полигонном аэродроме получить посадочный талон на самолет спецрейса.

Еще более сложен путь от Москвы до степи. Человек, впервые прибывающий сюда летом, испытывает лишения, ни с чем не сравнимые. На аэродроме его ожидает пышущий жаром бетон взлетно-посадочной полосы, в ногу впиваются — сквозь сантиметровую подошву — раскаленные иголки, горячий удушающий воздух врывается в легкие, и человек начинает по-особому дышать носом, как при морозе. В автобус он лезет, словно в жерло домны. Доставленный на 4-ю площадку, он отдает штабу свои документы и узнает, что на оформление пропуска уйдет день, два или три. Понуро бредет он к одноэтажному скособоченному общежитию-гостинице. Чемодан в руках — самый убедительный вид на жительство, заходи в любую комнату и располагайся, жди пропуска. Что человек и делает. Вносит чемодан и оглядывается, сразу настораживаясь. Стены обклеены иллюстрациями из журналов на плотной глянцевой бумаге, кинозвезды улыбаются со всех сторон. Человек всматривается, вслушивается и проникается благоговейным ужасом: стада клопов, падая со скользкой бумаги вниз, вновь забираются на стены, издавая скребуще-шелестящие звуки, сливающиеся в неумолкаемый шорох, на фоне которого слышен какой-то странный гул; командированный, боясь поставить чемодан на пол, ищет источник гула и находит его в банке с недоеденными шпротами, куда набились мухи, и когда банка брезгливо сбрасывается со стола, плотный черный рой мух вылетает в окно, превращается в тучу, заслоняющую солнце... И человек бежит в штаб, кляня бдительных крючкотворов, которые в сотый раз запрашивают о нем Москву, не веря допуску с формой номер один, не видя убедительных букв на допуске.

Одно утешение: командированному человеку платят с этого дня полигонные («пыльные»), то есть половину или больше оклада. Другие надбавки идут с момента, когда инженер попадает на площадку, в дома казарменной архитектуры, к радиолокационным станциям (РЛС) обнаружения и наведения. Состоят станции из устройств, разработанных в тиши и прохладе городских лабораторий, и то, что хорошим казалось в городе, вовсе не кажется таким в степи под небом, в котором парят и скользят быстродвижущиеся мишени и тихоходные развалюхи, ракетам отданные на заклание.

Через месяц или раньше командированный ставит штампы на свое предписание и убывает, зная впредь, что приезжать сюда из столицы надо обязательно со «столичной», таковы уж нравы края, где введен сухой закон. В Москве инженеру будут приятно вспоминаться воскресные вояжи к озеру, лежание на пляже и россказни бывалых людей.

Газеты на полигон попадают с опозданием на несколько дней, из-за разницы во времени часовых поясов московское радио говорит как бы невпопад. Правда, специально вещает на полигон Тегеран, излагая подчас новости, которые несут в себе определенную политическую окраску, но — из-за другой разницы — тоже явно запаздывают. Сообщат, к примеру, о том, что повариха на 65-й площадке спит с начальником штаба, а информация эта если и новость, то не для всеведущей 4-й. В жаркие летние дни ветер с озера до отдаленных площадок доносит известия, от которых дыбом встают волосы у офицеров штаба. Мутные волны сплетен покачивают на себе такие коряги, что ими, распиленными или расщепленными, можно поддерживать огонь застольных бесед в долгие зимние месяцы. Соберутся офицеры вокруг бочки с водой, дымят сигаретами, хвалят или поругивают начальство, клянут жизнь на площадке или восхищаются ею.

— Ванюшу Алеева помнишь?.. Который с увольнения примчался, а из-под шинели женский шарф торчал?

— Ну.

— Месяц внеочередного отпуска получил.

— За что?

— За то. В команде был, на пуске «восемнадцатой». А ракета не пошла. Минута, другая, третья... А у Ваньки с собою был торцовый ключ на двадцать два. Случайно прихватил, с регламентных работ остался. Вот Ванька и выскочил, добежал, перекрыл магистраль, успел. А могла бы и взорваться.

— И?..

— Часа не прошло, как приказ: месяц отпуска вне очереди и два оклада. С песнями отбыл. Под Гудауты.

Офицеры повздыхают, завидуя счастливчику. Потом кто-нибудь спросит:

— А его он взял с собою — на пляж под Гудауты?

— Кого его?

— Торцовый на двадцать два.

Взрыв хохота, который ничем не перекроешь... Посмеются, разойдутся, но кое-кто перед запуском окаянного «изделия» возьмет да сунет в карман торцовый ключ по сечению крана магистрали, а то и поволокет с собою ящик с набором торцовых головок.

Много-много лет тому назад, у такой же бочки, где плавали желтые окурки, под навесом, спасающим от солнца, прозвучала впервые фамилия инженера Травкина, положив начало легенде о нем — головокружительным слухам, сказкам, вымыслам и достоверным известиям о жизни, работе и безумствах человека, взлетевшего к славе так высоко, что до сих пор неизвестно, где он — на стационарной орбите, недосягаемый глазу простого смертного, или подорван по команде с земли, как сбившаяся с курса ракета.

Полигон мало чем отличался от любого завода, колхоза или зачуханной конторы в каком-нибудь Голутвине. Везде люди, везде работа, и везде надо делать только то, что предписано свыше. И как в иссушающем зное пустыни путники мечтают о стакане газировки, так и над заводскими трубами, силосными башнями, над крылечками контор витают образы безумцев, сделавших что-то по собственному хотению и много лучше того, что им предписывалось. На седьмом или восьмом году полигонной жизни Вадим Алексеевич Травкин, миляга и скромник, вдруг возглавил крупный зенитно-ракетный комплекс «Долина», стал главным конструктором его и, к удивлению всех площадок, довел комплекс до ума, сбил ракетами все мишени, отстрелялся, так сказать, на «сто», с песнями, как говорится, сдав заказчикам комплекс.