Владимир Орлов - Земля имеет форму чемодана

Но имело ли теперь это какое-либо значение?

Новые неожиданности ожидали Куропёлкина при обследовании нижней части комбинезона Вассермана.

Понятно, что ради изучения походного снаряжения Куропёлкин стянул с себя комбинезон. И теперь запустил руку в карман, примыкавший к его левой ягодице. Нечто в нём и при сидении на пне вызывало его неудовольствие. Из кармана Куропёлкин выудил прозрачный пакет, в котором ясно и радостно краснела авоська, добыл из пакета авоську (её он, вполне возможно, сам мог засунуть в карман, так в Москве с ним нередко случалось). Авоська сейчас же раздулась, и в ней стали видны какие-то неопрятного вида камни. Камни были немалых размеров, из дырок авоськи вывалиться они не могли. Куропёлкин приподнял сумку и определил: груза в ней примерно пуд. Сейчас же решил отделаться от камней, на кой хрен таскаться с ними? Но тут же углядел в авоське бумажку со словами. Слова были написаны его рукой: «Шивелуч… Изумруды… Нинон…». Когда и как он вывел их грифельным карандашом, Куропёлкин вспомнить не смог. Чтобы отогнать мысли об этом, предпринял опыт. Опустил авоську с камнями обратно в пакет, а пакет попытался вместить в предназначенный для него карман. И вместил. И карман моментально сделался плоским, а Куропёлкин ощутил, что никакого пудового груза в кармане нет. Стало быть, осуществляли подготовку к маршруту Бавыкина люди не только заботливые, но и хитроумные.

И зря он, Куропёлкин, минутами раньше ворчал на них.

Смутно услышанный хруст хвороста где-то за ручьём напряг его, а потом Куропёлкину показалось, что невдалеке кто-то тяжело шагает опять же за ручьём, причём шаги эти, по всей вероятности, были куда шире людских. Возможно, какой-то большой зверь. Хорошо бы зверь, а не охотник и не снежный человек. Однако, если есть Баборыба, почему бы не быть и снежному человеку? Какая Баборыба, выругал себя Куропёлкин, вспомни, кто она — синхронистка второго состава Людмила Мезенцева!

Но вот хрусты прекратились и звуки широких шагов замерли. Теперь только тихо и будто ласково осуществлял свою жизнь ручей. Но Куропёлкин успокаиваться себе не позволил. Лишь постановил ускорить свои исследования, при этом он посчитал, что набор приданного ему имущества, судя по опыту с авоськой и камнями, соответстствует целям его путешествия, а всяческие подробности штанов Вассермана откроются ему позже. Не отказался, правда, осмотреть меховую ушанку и тряпочные очки. И не без пользы. Возможно, для пользы будущей. Прощупал, не снимая с себя, тельняшку и трусы. Тельняшку Куропёлкин согласился надеть свежую, но в привычном месте одного из своих тайников нащупал нечто, похожее на пачку. «Неужто опять песо?» — чуть не испугался Куропёлкин. А было ли чего пугаться? Ну, песо и песо. Проходили, проплывали. К тому же традиционно-секретным местом безопасного провоза денег российским путешественником (мужского пола) всегда были трусы. У дам имелись для тайников свои углубления. И в трусах Куропёлкин ощутил сейчас присутствие трёх будто бы карточных колод. Понадеялся на то, что его не посчитали карточным игроком и тем более кидалой, а снабдили для каких-то нужд деньгами, и не только песо, но и бумажками иных валютных достоинств. Вдруг даже и рублями. «Эй ты, Баборыба! Накось выкуси!» — готов был выкрикнуть Куропёлкин в сторону Москвы, хотя ещё и не определил, где она, эта сторона Москвы.

Какая мелкость и мелочность! Какая глупость! Какая гнусность! — тотчас осознал Куропёлкин.

О чём он думает?

Всё же он, но теперь уже без радости и вяло, добыл из-под мехов ушанки два паспорта. Один — заграничный, на имя Куропёлкина Евгения Макаровича, другой для свободной жизни в свободной стране Российская Федерация. Этот — выданный милицией города Лысьва Пермского края на имя уроженца Таганрога Бондаренко Михаила Тарасовича. Куропёлкин полистал документы, получил подтверждение, что у него, как и у гражданина Бондаренко, нет ни жены, ни детей.

Тоскливо ему стало.

И двигаться куда-либо ему расхотелось.

Потихоньку до него, сидящего на пне, доходило, что он и впрямь возвращён (выплюнут!) в надземную реальность, а она и с жёсткими чемоданными углами, и с покатыми боками, и что делать в ней, он не знает.

И снова его напрягли звуки шагов большого зверя или снежного человека.

Миновав сосну с берёзой и протиснувшись сквозь кусты подлеска, вышел Башмак и направился к пню Куропёлкина. У ног Куропёлкина, одетых, кстати, в некое подобие коротких бурок, он остановился и замер. «Сейчас!» — сообразил Куропёлкин, натянул на себя комбинезон Вассермана, украсил лицо очками из стёкол и тряпок, нахлобучил на башку меховую ушанку и понял, что все эти действия и следовало произвести.

Выждав сборы Куропёлкина, Башмак развернулся и будто бы знаком каким-то пригласил (приказал) Куропёлкина направиться за ним, и Куропёлкин без раздумий направился. На расположенном к Куропёлкину боку Башмака высветилась и пришла в движение бегущая строка. «Если желаешь быть укрытым от чужого надзора и от общения с людьми, не вздумай нажимать на что-нибудь во мне. Все надзирающие средства глаз, ушей, щупалец мной отключены. Поразмысли над тем, кто ты и зачем ты. Не торопись…» И бегущая строка задёргалась и исчезла.

Сам же Башмак не исчез, а вёл Куропёлкина за собой. «Чудил бы я сейчас с прапорщиками в грибных местах. А тут чёрти что!» — подосадовал Куропёлкин. И незамедлительно перекрестился. Ни с какими чертями он никогда бы связываться не стал! Ни на какие уловки и коврижки их не поддался бы!.. Даже если бы у Нинон имелся куцый хвост, то и тогда бы он… Фу ты!.. И тут сами мысли обо всём этом были Куропёлкиным признаны очередной глупостью.

Очумел я в этих пробиваниях, посчитал Куропёлкин, голову, видно, отшиб, хоть и был в ушанке.

Однако голова у него не болела.

Теперь дошло до него, отчего услышанные за ручьём шаги Башмака показались ему широкими и тяжёлыми. Башмак как бы и не шагал, а переносил себя каждый раз метра на три на четыре и при этом был будто бы до того весомым, что под ним хрустели валежник и нижние ветки кустов (среди них и дикой смородины, чаще — белой).

Куропёлкин не удивился тому, что Башмак попрежнему просил Каши, будто бы и не попадал в руки маэстро сапожных искусств в пещере при Люке и не был приведён в товарное состояние в каких-либо переулочных «Ремонтах обуви», и передвигался теперь, ощерив свою акулью пасть. И подмётка, вспомнил Куропёлкин, была у него ущербно-стёртая. Значит, такая ему была определена судьба. И значит, и ему, Куропёлкину, определили в поводыри на Земле (или ещё где) именно рваный Башмак.

А Башмак перевёл Куропёлкина через ручей, не такой уж спокойный и ласковый, а переправлявший воду с холодных гор к какой-то неведомой Куропёлкину реке. Не исключено, что к Енисею или к Оби. Аляска была исключена из соображений Куропёлкина. И сам Башмак воды не наглотался. И Куропёлкин ног не промочил, и по скользким камням прошёл будто в войлочных тапках по паркету Эрмитажа.