Владимир Орлов - Земля имеет форму чемодана

Самое главное — он не понимал, кто в нынешнем эпизоде людской комедии или драмы (некогда — артист всё же, из-за отсутствия штатной единицы перемещённый в подсобные рабочие, но в душе — артист, впрочем, и акробат, и пожарный, и флотский), так вот он не понимал, кто нынче находится в какой роли. Госпожа-мадам Звонкова могла быть и Миледи, и Бетюнским палачом, а он, Куропёлкин, по понятиям Звонковой, был зверь и насильник. Насчёт Миледи и Бетюнского палача Куропёлкин, возможно, ошибался. Нина Аркадьевна могла ощущать себя и простодушной пастушкой («Пиковая дама», П.И. Чайковский, пастораль), чьи идеалы или хотя бы девичьи нравственные представления погубил якобы знаток Ларошфуко.

Долго молчали. Госпожа Звонкова не пожелала сесть возле стола и потихоньку двигалась вдоль стен гостиной, иногда касаясь пальцами досок вагонки.

Куропёлкину стало казаться, что визитёрша и сама не знает, зачем она на лошади и в вуали прибыла к дому узника. И ещё к нему прибрела мысль о том, что какие-либо слова с определённостью смыслов, вслух произнесённые сейчас, могут привести к окостенению отношений двух персонажей — хозяйки и её подсобного рабочего, отношений, возникших в поместье госпожи Звонковой. Окостеневшие, они были бы Куропёлкину противны. Пока же без слов и оков решительных оценок, они были зыбкие и вызывали у Куропёлкина некие серебристые чувства. И будто бы в молчании его и визитёрши возникали какие-то энергетические токи, и в них Куропёлкин ощущал симпатию к женщине, вину перед ней и чуть ли не умиление ею…

Всё это, в особенности умиление, требовалось истребить!

— Что вас привело ко мне, Нина Аркадьевна? — нашёл в себе силы спросить Куропёлкин.

— Откуда я знаю… — ответила Звонкова.

— Но варианты-то цели или смысла вашего визита, возможно, вы способны были бы определить, хотя бы для себя, — сказал Куропёлкин. — Предположим, испепелить меня взглядом. Или заставить бегать по потолку…

— Евгений… — последовала пауза, похоже, Нина Аркадьевна выбирала приемлемое обращение к Куропёлкину. — Евгений, отчего вы решили дерзить мне? Или вы ни о чём не помните?

— Я обо всём помню, — сказал Куропёлкин. — Но я не слишком понял, почему вы явились сюда всадницей и скрыв глаза под вуалью… Или накидкой… Но отворять калитку вы не собирались… А выражения ваших глаз я не увидел и теперь не вижу…

— Накидка — непрозрачная, — сказала Звонкова, — а вуаль — прозрачная. И внимательный человек смог бы разглядеть в женщине с вуалью её глаза…

— Не лучше было бы, Нина Аркадьевна, — сказал Куропёлкин, — вам открыть лицо?

— Хорошо, — сказала Звонкова. — Как пожелаете, так и будет.

И Куропёлкин увидел её глаза.

То есть ничего нового для себя он в них не открыл.

Хотя почему не открыл?

Прежде, правда, ему не приходились часто взглядывать в глаза работодательницы. Ослепляли его иные достопримечательности Нины Аркадьевны. Но он знал, что глаза её — то зелёные, то серые. Теперь же они порой становились светло-карими. И не было в них зла, страсти испепеляющей, а угадывавалось непривычное для персонажа журнала «Форбс» смущение и будто бы желание выговорить нечто приятное для собеседника.

Смутился и Куропёлкин.

Слова к нему не являлись.

— Вот что, — произнесла, помолчав, Нина Аркадьевна, — я пришла сказать, что мне неприятно возведение на моей земле аквариума для вашей Баборыбы. А лошадь и вуаль — вздорная блажь. И — если хотите — прикрытие собственной неуверенности. Или неправоты…

— Какой аквариум? — удивился Куропёлкин.

— Под шатром.

— Но это ваша земля, — сказал Куропёлкин. — Вы можете не допустить возведение.

— Есть государство, — сказала Звонкова. — Есть его службы. И его интересы.

— Но никакой Баборыбы нет! — воскликнул Куропёлкин. — Это моя фантазия!

И тут же понял, что желает успокоить визитёршу, чьи глаза, как ему показалось, повлажнели.

— Раз она возникла хотя бы в вашем воображении, — сказала Звонкова, похоже, с печалью в голосе, — значит, она вам желанна.

«Сейчас я и утону в умилении… — испугался Куропёлкин, — и это госпожу работодательницу наверняка обрадует… неизвестно, правда, почему…»

И он сказал грубовато:

— Сдалась вам моя Баборыба!

И добавил:

— Вам небось хватает новых Шахерезадов!

— Шахерезады и Ларошфуко отменены, — услышал Куропёлкин. — Что же касается наших общений, то они оказались не только мне не бесполезны… Наше с вами эссе о молодых поэтах нулевого десятилетия, да, я… в дни вашего отсутствия… кое-что добавила в текст, так вот наше с вами эссе опубликовали в серьёзном журнале, а главное — мои структуры создали издательство ради выпуска книг этих поэтов, оно пока убыточное, но со временем станет доходным.

— Это очень благородно, — сказал Куропёлкин, — приятно было услышать. В особенности мне понравилось выражение: «В дни вашего отсутствия…».

— Извиняться перед вами я не собираюсь, — сказала Звонкова. — И от вас я не слышала просьб о прощении.

— Просьб о помиловании… — подсказал Куропёлкин. — А вы в них сейчас нуждаетесь?

— Нет, сейчас не нуждаюсь, — мрачно произнесла Звонкова. — Тем более что вы мне во многом неподвластны. Вы оказались в сфере государственного интереса…

— А то бы? — спросил Куропёлкин.

— А то бы… А то бы… — начала Звонкова. — Нет, промолчу…

— И на том спасибо, — сказал Куропёлкин. — Но раз я вам в чём-то неподвластен и в прошениях моих, да и вообще, видимо, во мне вы не нуждаетесь, почему бы нам не разойтись с миром и не прекратить действие известного контракта. Тем более что Шахерезады здесь нынче якобы отменены.

— Ни в коем случае! — воскликнула Звонкова. — Об этом не может быть и речи! Тут случилась бы потеря возможной выгоды. А на потерю выгоды мы не пойдём.

— Какой ещё выгоды? — заинтересовался Куропёлкин.

— Ну, это уже моё дело, какой, — сказала Звонкова.

— Занятно, — сказал Куропёлкин. — Занятно. Но порядочно ли хозяевам раба, посаженного на цепь в уверенности, что он еще притянет к ним выгоду, не выполнять финансовые обязательства, прописанные в контракте.

— Что вы имеете в виду? — спросила Звонкова.

— Я имею в виду свои пустые карманы, — сказал Куропёлкин. — Или я выведен из расчётных ведомостей по причине отсутствия?

— Тут какое-то недоразумение, — неуверенно сказала Звонкова. — В отчёте господина Трескучего сообщено, что все ваши услуги оплачены по справедливости и по реальной ценности…

— Очень может быть, что и оплачены, — сказал Куропёлкин. — Но только каким способом? Ясно, что не через кассу. Господин Трескучий объявил мне, что он не имеет доступа к материальным фондам и финансам.