Владимир Гончаров - Апокриф

— Знаете что, — сказал Ксант Авади, — попрошу-ка я наших доблестных полицейских, чтобы вас отвезли в гостиницу на патрульной машине. Нет, что сбежите — не боюсь, а вот вид мне ваш не нравится… А?

Через два с половиной часа Варбоди уже добрался до столичного аэропорта. Борт до административного центра кантона Версен должен был улететь только через восемь часов. Купив билет, инженер промучился все время до регистрации в здании аэровокзала, без конца глотая болеутоляющие таблетки.

Утром следующего дня, совершенно разбитый после авиаперелета и очередной бессонной ночи, он сел на поезд, который к вечеру доставил его в Инзо. Варбоди с трудом дошел до такси и упал на заднее сиденье автомашины. Отдышался, назвал водителю адрес. Перед глазами все плыло. Когда подъехали к дому мадам Моложик, он почувствовал, что не может идти. Попросил водителя сходить в дом, позвать кого-нибудь. Из калитки выбежали жена, Темар и Адди. Варбоди с вымученной улыбкой попытался выкарабкаться из машины… и потерял сознание.

В больнице, куда его вместе с рыдающей госпожой Варбоди доставил тот же таксист, поставили диагноз: острое нарушение мозгового кровообращения.

Утром того дня, когда Лорри добралась до Инзо, он умер.

На похороны инженера с Нефтяных Островов прилетел Ламекс. Греми Садер, узнав из телеграммы о смерти Варбоди, вызвал к себе старого вышибалу и срочно отправил его даже не в отпуск, а в служебную командировку, как представителя НВШ для выполнения печального долга. Ламекс доставил вдове довольно существенное пособие на погребение и сертификат на получение единовременной материальной помощи от компании. Это, конечно, не могло заменить пожизненную пенсию, но, тем не менее, сумма была достаточно велика, чтобы семья умершего имела возможность несколько месяцев продержаться на плаву при условии ведения весьма скромного образа жизни, разумеется.

Ламекс, которому перевалило за пятьдесят, за последние годы поседел и погрузнел, сохранив, однако, физическую силу, подвижность, бравый вид и наивность суждений по политическим вопросам. Например, он совершенно искренне считал единственными виновниками начавшейся войны «этих краснокаменных придурков», как он величал жителей Объединенного Королевства. Он охотно и в красках повторял (как-будто сам был тому свидетелем) жуткие пропагандистские истории о том, «как они там, на Смилте, наших резали столько лет».

— Нет, сколько терпеть-то можно? — вопрошал он. — В чем, в чем, а в этом Стиллер прав! Нельзя вечно уступать! Так все профукать можно…

Ламекс последнее время даже стал подчеркивать свою принадлежность (хотя бы и чисто формальную) к Церкви Бога Единого и Светлого. Так он приобрел и стал носить на мизинце левой руки броский перстень с белым камнем, который непременно подносил к губам, когда видел перед глазами загнутую краями кверху крышу храма или когда нужно было подтвердить истинность собственных слов.

Робкие возражения скептичной Лорри о том, что, возможно, столь жестокие действия «краснокаменных» в дельте Смилты тоже имели под собой какие-то причины, а не были следствием только их врожденной кровожадности, наталкивались на очень суровое и твердое: «Нет, девочка, этого ты понимать еще не можешь!» Далее следовали ссылки на сообщения газет, радио и телевидения, а также на слышанное лично самим Ламексом от его знакомых или родственников, ближних или дальних, но которым он, Ламекс, безусловно доверял.

— Это люди, которые просто так врать не будут. Да и я не сочинитель, так ведь?

— Дядя Ламекс! Ведь я и не говорю, что кто-то врет. Просто в конфликте всегда и другая сторона есть. Я же читала еще до войны, — там жертвы с обеих сторон были…

— А что ж ты хочешь? Чтобы люди себя так запросто резать давали? Защищались, конечно!

— Так, может, и те — тоже защищались?

— Нет, девочка, ты послушай, что я тебе говорю. Я же не придумываю, это же люди сами там были… — и далее следовало какое-либо свидетельство очевидца в изложении Ламекса.

Лорри, конечно, чувствовала ущербность логики в его рассуждениях, но обострять спор не могла. И аргументов, если честно, не хватало, и авторитет взрослого человека, ровесника ее отца, давил.

Молчаливая и спокойная Адди в такие разговоры не вмешивалась, по какой-то причине эту тему просто игнорируя. А может быть, она уже понимала, что спорить с таким простодушным человеком, как дядя Ламекс, бесполезно. Уж слишком он прямолинеен. Да и некогда было: она взяла на себя значительную часть домашней работы, справляться с которой, сильно сдавшей за последние месяцы мадам Моложик, становилось все труднее.

Что касается госпожи Варбоди, только что похоронившей мужа, то она находилась в подавленном состоянии, и горькие судьбы страны были заслонены от нее огромным личным горем. При разговорах на политические темы она только присутствовала, фактически в них не участвуя и будучи погружена в свои нелегкие мысли, лишь согласно кивала в ответ на любые высказываемые сентенции.

Один только пятнадцатилетний Темар был совершенно солидарен с дядей Ламексом.

Ламекс убыл на Нефтяные Острова через десять дней после похорон, а Лорри вернулась в Проднипп только к началу семестра.

Прошло полгода.

Семейство Варбоди привыкало жить без своего кормильца и главной опоры.

Вдова инженера уже больше не вернулась на Нефтяные Острова. Теперь это потеряло всякий смысл. То очень немногое имущество, которое супруги накопили за время пребывания в поселке Остров-1, госпожа Варбоди получила примерно через месяц в контейнере, отправленном по ее просьбе Ламексом.

Темара приняли, теперь уже без всяких лишних вопросов, в ту самую гимназию, в которую пять лет назад, вняв предостережениям директора, инженер Варбоди не рискнул направить своих детей для обучения. Директор был уже другой. Того, прежнего, действительно вынудили уйти на пенсию, а когда знаменитая буза закончилась, возвратиться на былую должность он не пожелал.

Мальчик достаточно успешно учился, и через полтора года должен был получить выпускной аттестат.

Адди оставалось еще три семестра до окончания последнего, четвертого, курса Инзонского политехнического колледжа. Она неплохо зарекомендовала себя во время производственной практики, и ее взяли младшим мастером в один из цехов местного древообрабатывающего комбината, который по нуждам военного времени производил разнообразные снарядные ящики, транспортировочные бандажи для авиабомб и тому подобную нехитрую, но совершенно необходимую для фронта продукцию. Работала она на полставки только в вечерние смены, чтобы оставалось время для учебы, но уставала страшно, находясь в постоянной круговерти: учеба, работа на комбинате, работа по дому, подготовка к учебе, опять работа, снова домашние дела… Но не пойти на работу она себя не считала вправе. Семье приходилось нелегко: средства, полученные в качестве материальной помощи от НВШ, а также унаследованные после инженера Варбоди довольно скромные банковские счета стремительно таяли. Правда, часть наследства состояла в акциях серьезных промышленных компаний, но фондовый рынок воюющей страны стремительно падал, и до окончания войны нечего было и думать получить с них хотя бы какой-нибудь доход.