Владимир Гончаров - Апокриф

— Дитя мое, — покровительственно говорил он, — ваши недоумения вполне понятны…

Но — никакой мистики. Все просто, как лом в поперечном разрезе. Ведь как, моя милая, подсчитываются потери на поле боя? Свои — понятное дело. Даже если тела, так сказать, нет, списки подразделения — в наличии! Кого нет — тот и в нетях. Другое дело, куда его писать, голубчика, — продолжал суперинтендент, слегка бравируя своим армейским цинизмом, — то ли — в убиенные, то ли — в плененные, то ли — в без вести пропавшие. Тут тонкое дело — политика! А вот потери вражеские — дело не столько тонкое, сколько темное. Понимаете ли, прелесть вы наша, ну не могу же я эдак, по полевому телефону у ихнего комбата взять и спросить: «А скажи-ка, братец, какова у тебя убыль от списочного состава?» А надо вам сказать, душа моя, — суперинтендент явно наслаждался, награждая Лорри все новыми и новыми ласковыми прозвищами, — от того, сколько мы накрошим супостата, зависит оценка нашей боевой, как это называется, работы. Да-а-а… А чем лучше наша боевая… что?., правильно!., работа, тем больше нам — труженикам передовой… чего?., точно!., славы, наград и поощрений. А люди мы слабые, грешные, — продолжал витийствовать одноногий вояка, — и падки до подобных маленьких радостей. Оно и понятно, поскольку приятные «сурпризы» у нас там в дефиците, а менее приятные — как раз в избытке…

Суперинтендент знал о неприятных «сурпризах», может быть, более, чем кто-либо другой, но относился к тому редкому и счастливому типу людей, которых нельзя вогнать в уныние практически никакими обстоятельствами. В любой ситуации они умудряются увидеть положительные стороны, а мысля себе будущее, всегда предполагают оптимистический сценарий.

Он совершенно случайно остался жив, выйдя из блиндажа батальонного командного пункта по малой нужде, когда в этот самый блиндаж прямым попаданием засветил крупнокалиберный снаряд. Все, кто был внутри, мгновенно обратились в прах, перемешанный с землей и бревнами наката, а суперинтендент очнулся только через два дня уже в дивизионном медицинском эвакопункте. Заподозрив недостачу, он спросил у подошедшей к нему со шприцем сестры милосердия:

— Что вы там у меня понаотрезали?

— Левую ногу по колено.

— А выше?

— А выше все цело.

— Точно — все?!

— Все! — ответила немногословная сестра, вкатывая ему в плечо содержимое шприца.

— Ну и славненько, — облегченно выдохнул суперинтендент, проваливаясь в наркотический сон.

Он как-то очень спокойно отнесся к своей инвалидности, не стенал: «О, как же я теперь буду жить!» — а напротив, все балагурил, мечтал, как ему в транспорте будут уступать место, какую большую дадут пенсию и как он теперь поступит (на четвертом десятке лет!) в любое высшее учебное заведение, куда раньше поступить ему не удавалось по причине все той же природной легкости отношения ко всему, в том числе к учению. В общем, он всячески развивал тему известной припевки: «Хорошо тому живется, у кого одна нога…»

— Так вот, — продолжал суперинтендент свое повествование для Лорри, — эту кухню понимают даже несмышленыши-взводные, только вчера выпущенные с краткосрочных курсов младших командиров. Ин-стинк-тив-но, наверное. И, если есть возможность посчитать одного покойника за двоих или даже за троих, — так и считают.

— Это как? — изумилась Лорри, не оторвавшись, однако, от своего однообразного занятия.

— Простите за грубые образы, прелесть вы наша, но, если скажем, тот же взводный видит на поле боя оторванные и совершенно бесхозные части тела, то у него есть возможность предположить, что, во-первых, сие есть останки нашего славно погибшего бойца, и, во-вторых, — что это куски бесславно загнувшегося врага. Что вы говорите? Какие ужасы я рассказываю? Нет, деточка моя, после первой же недели в окопах такие картинки перестают быть, как вы выражаетесь, «ужасами». Так — унылые будни. Так вот, даже самый бестолковый взводный понимает, что лежащую на поле боя, ну, например, ногу гораздо выгоднее считать ногой противника и, так сказать, отчитаться ею за пораженного врага. Я уверяю вас, моя несравненная, — продолжал чувствовавший себя в ударе суперинтендент петь свою жутковатую песню, только что не стихами, — найди кто-нибудь из моих субкорнетов мою собственную ногу перед бруствером родного окопа, — и любой из них, ничтоже сумняшеся, отнес бы ее на счет потерь противника. Заметьте, — не осуждаю! Ну, и далее: те же упомянутые нами разнообразные части тела можно рассмотреть как взятые из одного набора, а можно расценить как очевидное свидетельство погибели нескольких наших врагов. Как поступит взводный? Правильно поступит, я вас уверяю!

И, наконец, все, что лежит на поле боя и при визуальном осмотре через полевой бинокль может быть заподозрено в том, что является трупом противника, — будет признано таковым! Именно так, моя ненаглядная! И как раз в таком виде доклад пойдет к ротному. Ротный, уже видавший виды суперкорнет, а может, даже и субинтендент, почешет в затылке и подумает: «Чего это как-то мало мы целой ротой за целый день намесили? Стреляли, понимаешь, стреляли, а толку-то? Десяток жмуриков? Наверняка, не всех сосчитали. А несосчитанные, наверняка, в складках местности лежат совершенно бесполезно для нас. Непорядок! Накину-ка я, пожалуй, пяток… Ежели кому охота, пусть пересчитает сам! Рапорт ротных поступает ко мне, а у меня тоже затылок имеется, и, значит, есть, что чесать. Ну, вы понимаете, солнце мое, что я не хочу последним быть среди батальонных командиров и набрасываю на всякий случай процентиков десять-пятнадцать в своем боевом донесении. Однако, выше меня люди тоже не без затылков… Короче, до генштаба, рассказывают, такие цифры докатываются, что только держись. Но там, в генштабе, ясноокая вы наша, как выяснилось, не полные бестолочи сидят и понимают, что строить на подобной арифметике оперативное планирование — дело вовсе самоубийственное, и поэтому оне (опять же — рассказывают, а может, и врут!) предусмотрели соответствующие понижающие коэффициенты для разных родов войск. Коэффициент вранья называется. Ежели коэффициент, скажем, тройка — дели потери на три, где пятерка — на пять, где десятка, сами понимаете, голубка сизокрылая, — на десять… Но к пропаганде информация поступает в таком виде, в каком она пришла с мест. Более того (за что купил — за то и продаю!), у них там тоже есть свои коэффициенты — только, наоборот, повышающие… А вы, ласточка моя, головку свою прелестную ломаете: с кем это мы там все еще воюем…

Из Инзо приходили редкие и довольно грустные письма. Адди, конечно, не хотела специально расстраивать свою младшую сестру, но ничем порадовать тоже не могла, а придумывать — не считала нужным. Она несколько месяцев назад перевелась на заочную форму обучения в колледже, и теперь работала полную, да еще и удлиненную, по условиям военного времени, смену на своем деревообрабатывающем комбинате. Ее, к тому же, перевели из младших мастеров в мастера цеха, — только успевай крутиться. Прибавилось и забот по дому. Так что часто писать было некогда.