Андрей Десницкий - Здесь издалека (сборник)

Наверное, она просто сломалась под этим грузом черной работы. Может быть, ей не хотелось быть второй — но, с другой стороны, она же сама не претендовала ни на что иное… В конце концов, есть лидеры и есть ведомые, это естественно, тут нет ничего обидного. Вот как этот работяга в замызганной ветровке, что идет навстречу, счастливый, с бутылочкой недорогого пивка, не станет никогда ни бизнесменом, ни даже начальником цеха, и это его собственный выбор.

В общем, она просто пропала. Не пришла на кафедру в оговоренное время, но ответила по телефону, что придет завтра, не пришла другой раз, а потом и по телефону ее застать уже было невозможно. Леня трубку не брал никогда, принципиально, а Марина то ли уехала куда-то, то ли просто не хотела никого видеть и слышать. Через две недели я уже и сам перестал ей звонить. Она потом перезвонила как-то раз и другой, поздравила с днем рожденья, говорила вроде бы тепло, но ни словом не обмолвилась о прежнем. Словно ничего и не было. Так и обошлось — вроде не ссорились, а просто разбежались.

Спасибо, что Лиза тогда меня по-настоящему поддержала. Она выслушивала мои гневные отповеди, которые выдал бы я нерадивой сотруднице, если бы она подошла к телефону — а выдавал в пустоту, платяному шкафу или Лизе. А то я и просто сорвался на Лизу без особых причин, потому что было мне хреново, а она поняла и простила, без скандала. Тут уже она меня, по сути, выгуливала, хотя совершенно этого не умела.

Негустой поток людей обтекал, как струя летнего дождя, не оставляя следов в памяти и ничего не меняя в этом мире. Как знать, может быть вот здесь, вот сейчас рядом проходят родные друг другу люди, которым недостает только одного — познакомиться? Как мы с Маринкой. Или на самом деле мы были чужими — и остались ими? Просто сцепились в какой-то момент зубья шестеренки, а человек не на станке выточен, у него все зубчики разные, и число их шестизначное. Вот, иногда совпадают два зубчика, как у нас с Маришей. Провернулись колесики — и всё, вращаются себе дальше, зацепляют других и по другим поводам. И к той комбинации, одной из миллиона, уже не вернуться никогда.

Даже если я увижу ее сейчас, что я ей скажу? Не высказывать же старые обиды, да и хорошего у нас было больше, как ни крути. Сказать, что когда-то я не мог без нее жить, а теперь могу, и вроде бы неплохо получается? Что я написал-таки свой диссер, и она может придти на защиту, выпивать с зубром — ах да, зубр-то как раз не придет… Не придет и она. К чему? Работает, наверное, в каком-нибудь офисе, бумажки перекладывает за свою «полторашку», объем продаж отслеживает.

Нет. Ничего не будет. «Как Леня, как дочка». Да понятно как, в целом неплохо. Ну, и Лиза с Вадькой тоже. Вот, в Евпаторию собираемся, Вадьке путевку достали от универа, ему же надо, и такое еще бывает, хотя редко. Ну, заходите как-нибудь. Чужие люди. Совсем чужие. И лучше даже не знать, что и как сейчас, потому что если беда — уже не помогу, а если мне будет нужна ее помощь — уже не доверюсь. А светских бесед за чаем мне и так хватает в жизни. Нет.

Он уже нырял в метро, бегом спасаясь от очередного наплыва летнего дождя (опять не догадался зонтик захватить), как вдруг из киоска с дисками резануло чем-то до боли родным, бардовским. Барды нынче в моде, и песня была забыто-знакомой — нескольких слов было довольно, чтобы она развернулась там, внутри, в огненный цветок.

Как же там пелось? «Друзья уходят как-то невзначай…» — а дальше? Не помню. Потом: «и мы смеемся с новыми друзьями, а старых вспоминаем по ночам». И еще там точно так было: «и на прощанье стискиваем руки, и руки обещают нам: приду». Не приду, и не придет. Некуда приходить, и незачем. И даже просто некому.

Зато есть отзыв, идиотский, но формально положительный, и оба оппонента только за, и ученый совет наверняка не будет кидать подлянки, и значит, что-то в жизни получилось. А старых вспоминаем по ночам. И пусть. И ладно.

Это было, и спасибо жизни, ей, себе самому, что оно — действительно было, а значит, осталось навсегда.

Велик и страшен… А впрочем, нет. Крут и приколен был для Сереги Демина год от Рождества Христова 1991, а от начала перестройки — это смотря как считать. Ходил он на демонстрации, возмущался подавлением свободы слова в Вильнюсе, требовал отмены шестой статьи конституции и всего такого прочего. И славно пригревало уже почти весеннее солнышко, разбрызгивая нестерпимый свой блеск по сугробам на обочинах — ну ничего, вот еще чуть-чуть, и потекут они, и наполнится душный московский воздух щебетом птиц и ароматом цветов.

А теперь, когда надвигался референдум о сохранении СССР, Сереге и вовсе на месте не сиделось. Тут ведь каждый голос был важен. Родственников уже не переубедить, они при Советской власти выросли, а вот друзья-приятели, однокурсники — другое дело. Настроения в целом вполне демократические, только вот гражданской сознательности маловато — могут и вовсе на избирательный участок не пойти, воскресенье ведь, выспаться хочется.

Да и учебы никто пока не отменял. И программы — хоть там перестройка, хоть демократизация, хоть что — программы оставались прежними, да и преподаватели тоже. Первой парой назавтра была, например, история КПСС. Коллоквиум по Февральской и Октябрьской. И преподаватель был такой заматерелый сталинист, на сатира похожий, хоть и хромой (фронтовое ранение), и старый, а девчонок взглядом так и обшаривал. Только спуску в партийных резолюциях никому не давал, даже своим любимицам вроде Машки-толстушки.

Так что лежал себе Серега в постели и читал перед сном «Краткий курс истории ВКП(б)» 38-го года издания. Не то, чтобы у него не было под рукой ничего поновее — классический серый кирпич «Истории КПСС» лежал себе на подоконнике, но… был какой-то особый шик, особый прикол в том, чтобы учить «капээсню» по первоисточникам. Даже не по переизданиям 40-х или 50-х, а именно по первому, тому самому, легендарному… Да не так уж много и изменилось в «кирпиче», если честно. Потолстел он, расплылся в округлых и длинных оборотах речи, исчезла сталинская шершавость языка, суконность формулировок, безвкусность тавтологий, за которыми так и видишь, как рука с трубкой нарезает воздух: во-первых… во-вторых… За ней весь мир и так следит, не дыша — так к чему ей заботиться о стиле?

Читаешь — как наждачкой натираешь стекло, и противно, да не забудешь, не отключишься. Нет, далеко округло-унылому бормотанию «кирпича» до этой суконности Виссарионыча.

«Революционное возмущение петроградских рабочих и солдат переливало через край. 3 (16) июля в Петрограде, в Выборгском районе, стихийно начались демонстрации. Они продолжались весь день. Отдельные демонстрации разрослись в общую грандиозную вооруженную демонстрацию под лозунгом перехода власти к Советам… Несмотря на мирный характер демонстрации, против демонстрантов были выдвинуты реакционные части — юнкерские и офицерские отряды. Улицы Петрограда обильно были политы кровью рабочих и солдат. Для разгрома рабочих были вызваны с фронта наиболее темные, контрреволюционные воинские части.