Джон Уэйн - Зима в горах

— Нам надо заглянуть к Гэрету, — сказал он. — Это необходимо сделать, прежде чем мы поедем ко мне.

— Хорошо, — покорно согласилась Дженни.

Роджер вел машину, наслаждаясь своим уменьем, плавно закладывая виражи, переключать скорости с четкостью хорошо отрегулированного автомата и притормаживать с безошибочным чувством дистанции. Он мог все, он был Король Роджер. Лишь на одно мгновение, когда красный глаз светофора задержал их на перекрестке улиц какого-то маленького городка, его немыслимый подъем духа ослабел: вглядываясь в полумрак слабо освещенной улицы, Роджер почувствовал вдруг, что он достиг того предела усталости, когда она уже перестает ощущаться, и что его состояние эйфории держится на страшном напряжении, в котором он пребывает с самого утра, а где-то внутри еще гнездятся и страх, и отчаяние, и те двое — молчаливые, похожие на крыс, и рассекающий воздух гаечный ключ… Квадратные каменные кулаки Йорверта принесли ему избавление, но напряжение не прошло, и натянутые нервы были на пределе. Однако, как только свет переключился с красного на желтый и с желтого на зеленый, руки Роджера сами собой легли на баранку, и он тронул машину с места. Дженни сидела рядом, он еще был в состоянии вести машину, а раз так, значит, он ее поведет.

В пяти милях от Карвеная он свернул с шоссе на узкую дорогу, зигзагообразно петлявшую по темному склону горы. Ему хотелось сократить расстояние и немножко поднять свой авторитет в собственных глазах: он уже знал окрестности города лучше, чем Дженни.

Этой дорогой они спустились с гор прямо в Лланкрвис.

— Теперь мы поедем к Гэрету? — спросила Дженни.

— Сначала мне нужно заглянуть в часовню, — сказал Роджер, — посмотреть, что там с печкой. — Он хотел сказать „домой“, но слово „часовня“ как-то само собой подвернулось на язык. Это, что ни говори, еще не совсем дом; еще вчера, до всех этих внезапных перемен в его жизни часовня была для него домом, но теперь все изменилось, слово „дом“ приобрело другое, более глубокое значение: часовня должна была стать домом для них обоих.

Дженни ждала в машине, не выключая мотора и обогревателя, а он быстро прошел в часовню, разжег огонь в печке. Еще немного, и она бы затухла совсем. Он подбросил в нее брикетных „орешков“ и три паркетные планки. Теперь она будет жарко пылать еще час.

— А сейчас, — сказал он, садясь за баранку, — к Гэрету. Было уже почти десять часов — время позднее.

Они проехали через поселок, за последним домом поднялись круто в гору, и Роджер остановил машину там, где мощенная щебнем дорога кончалась. Он заглушил двигатель, и гулкая ночная тишина гор звоном отдалась у них в ушах.

— Где же его дом? — спросила Дженни, открывая дверцу машины.

— Нужно немного пройти, — сказал Роджер.

Они заперли машину и зашагали по неровной дороге. Возле ограды Гэрета Роджер заметил какой-то темный предмет — неподвижное черное пятно на черном фоне ночи. Контуры предмета напоминали машину, и на секунду Роджеру показалось, что она даже как будто ему знакома. Но раздумывать было некогда, ему предстоял сейчас чрезвычайно важный шаг: две стороны его жизни, те, что были в ней самыми главными, но существовали раздельно друг от друга, надо было ввести в соприкосновение.

Пропуская Дженни в калитку, он сказал:

— Вон его домик. У подножия этого огромного отвала.

— Видите, Гэрет уже дома, — сказала она деловито. — В окнах огонь.

Роджер понял, что она старается замаскировать свое волнение, и на секунду ободряюще обнял ее за плечи.

— Они примут меня? — шепнула Дженни.

Роджер решил, что с ней нужно сейчас говорить в ее собственной манере — сухо и напрямик, — этим ее лучше подбодришь, вдохнешь в нее уверенность в себе.

— Они примут вас в той же мере, в какой приняли меня. Как далеко будет простираться их дружелюбие, мне с точностью неизвестно. Но съесть вас они, во всяком случае, не съедят.

— Пусть попробуют, у них будет такая горечь во рту, что не обрадуются, — сказала она. — Горечь, кислятина и вся эта невообразимая мерзость последних дней.

Он оставил это без ответа. Они подошли к двери и постучали. Стук прозвучал в тишине, словно выстрел.

Гэрет отворил дверь. Он был без пиджака, одна рука в лубке, в лицо им из-за его спины пахнуло гостеприимным теплом и светом. От лубка и бинта его правая рука казалась огромной, как у пугала.

— Я рад, что вы пришли, Роджер, — сказал он. — Избавили кое-кого от необходимости ехать разыскивать вас.

— Я привел к вам своего друга, — сказал Роджер.

Гэрет отступил в сторону.

— Прошу. Входите.

Роджер и Дженни вошли. Мать сидела на своем обычном месте. Рядом с ней на деревянном стуле, принесенном из кухни, сидел Айво; его вязаная шерстяная шапка торчала из кармана. Массивный торс Гито выпрямился в старом потертом кресле Гэрета при появлении новых лиц.

— Это Роджер Фэрнивалл, мать, — сказал Гэрет. — И с ним молодая дама.

Все взгляды были устремлены на Дженни, даже слепая повернулась в ее сторону. Дженни степенно прошла через всю комнату, наклонилась и взяла руку матери.

— Меня зовут Дженни Грейфилд, — сказала она. — Очень рада познакомиться с вами, миссис Джонс.

Все чувства Роджера пришли в волнение, когда он услышал, что Дженни, представляясь матери, назвала не фамилию мужа, а другую — по-видимому свою девичью, фамилию. Он внезапно как бы воочию увидел всю полноту ее отречения от Джеральда Туайфорда, ее отказ принадлежать ему и его среде.

— Милости просим, — сказала мать. — Час поздний и холодно, и путь к нам сюда, в горы, долгий вам держать приходится.

— Ничего, — беспечно сказала Дженни, — я ведь с Роджером, он не даст меня в обиду.

Все трое мужчин, как по команде, покосились на Роджера. Он почувствовал себя псом, который с костью в зубах проходит мимо других псов. Но почти тут же опустился условный занавес приличия, и лица снова стали непроницаемыми.

Роджер заметил, что ярче всех загорелись глаза у Айво. И у Роджера впервые зародилась мысль, что в сексуальном отношении нервный, напористый Айво из породы хищников.

Мысль мелькнула и пропала, отложившись где-то в глубине сознания. Действительность не оставляла времени для размышлений.

— Очень рад видеть вас снова дома, Гэрет, — сказал Роджер. — Я боялся, как бы вас не задержали в больнице.

— Я и так долго там проторчал, — сказал Гэрет. — Как только я туда попал, мне наложили эту штуку, — он поглядел на гипс, — а потом пришлось просто ждать. Отобрали штаны и нипочем не желали выпустить, пока не придет доктор, а он пришел только сегодня в одиннадцать часов утра. Так что я там больше двенадцати часов проторчал.

— Очень хорошо, что они проявили такую заботу о вас.