Джон Уэйн - Зима в горах

— Стоп! — сказал он, опуская на землю рюкзак. — Жаль, что нет тут ручья, чтоб охладить вино. Но нельзя иметь все.

— А у нас как раз есть все, — проворковала она. — И солнце, и дивный вид, и полная свобода!

Это пока еще не все, детка. Кое-что придет позже.

Крепкие зубы Беверли с аппетитом вгрызались во все, что он ни предлагал, и вино струей вливалось в ее молочно-белое горло. Наконец, липкая от апельсинового сока, отяжелевшая от вина, она откинулась на плащ Роджера, который он расстелил на упругом вереске, устроив подобие матраса. Рубашка ее вылезла из джинсов, обнажив полоску слегка загорелого живота с наивным пупком. Каждый изгиб ее тела говорил о готовности к наслаждению — и ни о чем другом.

Роджер допил вино и отшвырнул подальше бумажный стаканчик. Минуту спустя он уже лежал на плаще рядом с Беверли, прижавшись губами к ее губам, положив теплую руку на полоску ее обнаженного тела. Вся вселенная свелась вдруг к простейшей формуле — мужчина и женщина, он и она, а оба вместе — основа мироздания.

Но Беверли вдруг отвернула от него лицо и перекатилась на бок, оторвав женскую половину мироздания от мужской. Не возмущенно и не из страха, нет — она отвергала его лениво и небрежно, и это было самое оскорбительное.

— Не надо.

Он ждал. Два слова? И все?

Она села, но не заправила рубашку в джинсы. Движения ее были по-прежнему медлительны, словно он был мухой, которую она жестом отогнала прочь.

— Почему не надо? — спросил он.

Она пожала плечами:

— Неужели на все должна быть причина?

Он продолжал лежать, чувствуя, как под лопатками пружинится вереск.

— Слишком хороший случай, жаль упускать.

Она посмотрела на него сверху вниз с холодной иронией.

— Нельзя же хватать всякий случай.

— А что тут плохого? — не отступался он.

— Ничего. Просто я не хочу — и все.

— Разве я виноват, что…

— А кто сказал, что ты виноват? Просто тебе приспичило. Ну, а я не хочу. Не в настроении я, вот и все.

Она села рядом, грудь ее оказалась совсем близко. Ноги у нее были длинные, стройные, соблазнительные. Да какое она имеет право разложить свои прелести перед самым его носом, распалить его, а потом в последнюю минуту таким небрежным, пошлым отказом охладить его пыл? И он сказал едко:

— Можешь мне не вкручивать, будто для тебя это имеет такое уж значение. Одним мужчиной больше или меньше, какая разница.

— Я вовсе не говорила, что для меня это имеет значение. Просто сказала, что не хочу.

Он понял, что совершил ошибку. Не надо было говорить, что все это тривиально и не имеет значения. Он же принизил себя, низвел до уровня этакой назойливой комнатной мухи. Но разве это не ее обычный уровень? В нем вспыхнул гнев, и он резко вскочил на ноги. А Беверли, как ни в чем не бывало, продолжала сидеть на плаще и даже не взглянула на него. Солнце зашло за небольшое, но плотное облачко.

Желание Роджера перешло в ненависть; внутри у него разрастался мрак, жестокое, мстительное чувство поднималось со дна души. Инстинктивно спасая себя от возможных неприятностей, он круто повернулся и зашагал прочь. Пусть она посидит и подумает немножко. Ему тоже надо побыть одному, подвигаться, подышать этим тихим, напоенным ароматами воздухом, дать успокоиться току крови. Ох, уж этот зов пола — какой дар богов и какие мучения! Мысль эта резанула его мозг, словно ему всыпали туда мешок острых камней. Он зашагал быстрее, следуя изгибам гребня горы.

Целых полчаса, а то и сорок минут шагал он, постепенно обретая над собой власть. Шагал и пытался себя образумить. Что ж, значит, предаваться радостям любви на горном склоне с девушкой вроде Беверли — это для других, не для него. Вот в Упсале все будет иначе, там он сможет тщательно разработать план осады и шаг за шагом будет осуществлять его. Теперь он совсем остыл. А когда порыв свежего ветра пронесся по гребню горы, понял, что не только остыл, но и закоченел. Час назад день был такой голубой, золотой, жаркий — трудно было даже представить себе, что может быть иначе. Теперь же, пока Роджер предавался размышлениям, на солнце нашли облака, поднялся ветерок, в воздухе ощущалось приближение дождя. Надо бы надеть плащ… да, но на нем лежала Беверли и, наверное, до сих пор лежит. По телу Роджера пробежал озноб. Не очень-то приятно очутиться в дождь на голом склоне.

Он чуть не расхохотался. Да что это с ним, в самом деле? Ну хорошо, пришлось поставить крест на девчонке, но это вовсе не значит, что он должен и на плаще ставить крест. Юмор и реалистический подход к делу всегда выручают человека в трудную минуту, причем всегда являются к нему на помощь вместе. Роджер двинулся назад, туда, где оставил Беверли. В конце концов, если он вернется к ней с улыбкой, в дружелюбном, веселом настроении, как человек зрелый, философски смотрящий ни вещи, — это уже будет своего рода победой. Он даже проводит ее до Карвеная (так или иначе без нее ему туда не добраться) и даже где-нибудь угостит ужином. Пусть видит, что, хоть ему и «приспичило», как она изволила выразиться, пользуясь нарочито обедненным языком своего поколения, — он способен проявить великодушие и с юмором отнестись к тому, что произошло.

Немного прочистив себе мозги и напружинив мышцы, чтобы противостоять холодному ветру, Роджер прошел по гребню горы до впадины, где он оставил Беверли. Она исчезла вместе с его плащом. Его кожаный рюкзак был тут, бумажные стаканчики и тарелки валялись на траве, как и две пустые бутылки из-под вина. Но такая уж у нее, видно, была манера: взять что нужно и бросить остальное на растерзание воронью.

Роджер залез на валун и осмотрелся. Мир изменил свою окраску с тех пор, как он стоял здесь. Напротив него, по другую сторону долины, возвышалась куполообразная гора, поросшая до самой вершины травой, и глаз его отметил тогда, какая она была изумрудно-зеленая под безоблачно голубым небом. Сейчас же трава на ней потемнела, стала почти серой, она словно вобрала в себя весь свет и все краски неба, какие еще виднелись в разрывах облаков, и погасила их. Далеко, там, за долиной, где начинались более высокие горы, в их серых каменных склонах и крутых нагромождениях щебня вдруг появилось что-то угрожающее. Внизу по долине стремительно бежала река, словно спешила найти прибежище в море и побыстрее слиться с ним, а когда Роджер медленно повернулся по кругу, ища взглядом Беверли, то он увидел, что и море, лежавшее на западе, у края горизонта, стало точно лист свинца. Все вокруг как бы съеживалось, становилось более суровым, лишенным света и тепла. Здесь, в вышине, было одиноко, холодно и не место человеку. Роджер быстро засунул остатки столь много обещавшего обеда в свой рюкзак, перекинул его через плечо и двинулся в путь. Беверли нигде не было видно, но если он пойдет туда, где они оставили мотороллер, то наверняка нагонит ее по дороге.