Джон Уэйн - Зима в горах

— Лучший торговец углем — Уильямс, его склад там, на холме, — сказал Гито. — Нас быстро обслужат, и товар отпустят первосортный. Вам какой уголь нужен?

— Печной орех. Такие, похожие на яйца, брикетики.

— Понятно, — сказал Гито. — Я позабыл. Знаю я эту печурку. Не раз старался сесть к ней поближе и во время проповеди засыпал.

Роджер был удивлен и обрадован.

— Так вы знаете эту часовню? Посещали ее?

— Вся семья наша ее посещала, пока отец не перешел на другую работу и мы не переехали за шесть миль отсюда. Мне тогда десять лет было. Часовню я плохо помню — только печку. С ней-то я близко знаком. Можно сказать, друзьями были. Зимой утрами холодно, так сколько раз, бывало, проклинаешь проповедь и благославляешь печку. — Он негромко рассмеялся, но шум мотора сделал смех беззвучным.

На угольном складе Гито, перекинувшись несколькими словами с богом огня Уильямсом, бросил в кузов грузовика пять стокилограммовых мешков отборного брикета. Он только махнул рукой, отстраняя предложенную Роджером помощь, а когда тот подошел к торговцу, чтобы узнать, сколько он ему должен, поспешно сказал:

— Это за наш счет, Бен. Завтра мы притащим тебе заднюю ось.

— Мне нужна проволока для курятника, — сказал Бен Уильямс. — Ярдов пятнадцать-двадцать. Двадцать будет в самый раз.

— Достанем тебе двадцать, — пообещал Гито. — Ну, пошли, — сказал он, обращаясь к Роджеру.

— Но я хочу заплатить за…

— Это в кредит, — сказал Уильямс и показал на Гито.

— Ладно, не спорьте, — сказал Гито и мотнул головой в сторону грузовика. — Садитесь, поехали.

Они медленно ползли в гору на первой передаче, мотор рычал и фыркал. Наконец Роджер заговорил:

— Не понимаю, почему вы должны поставлять мне топливо бесплатно.

— Часовню надо отапливать.

— Тем не менее мне неясно…

— Мне тоже неясно, — сказал Гито. — Мне неясно, зачем кому-то понадобилось наскакивать на вас из-за спины и сшибать с ног, да так, что вы рассекли себе губу. Или отвинчивать гайки на ваших скатах. Очень многое мне неясно.

— Ну, этому есть объяснение, — угрюмо сказал Роджер, — Дик Шарп.

— Что ж, и этому есть объяснение: Гито и Айво.

Роджер улыбнулся, пожал плечами и умолк.

Они сгрузили брикеты, и Гито зашел вместе с Роджером в часовню; он стоял, глядя, как Роджер любовно растапливает печурку — выгребает золу и засыпает внутрь черные орешки, — а когда Роджер выпрямился, спросил:

— Что вы теперь собираетесь делать?

— Спущусь вниз, — сказал Роджер, — и доеду на автобусе «Дженерал» до Карвеная, чтобы в четыре пятнадцать встретиться с Гэретом.

Гито задумался.

— Значит, у вас сейчас еще есть свободное время?

— Да, часа полтора, а что?

— Вот я подумал… — сказал Гито. — Если вы свободны, может, поедете со мной, я могу показать вам кое-что интересное.

После этого ничего, по-видимому, не оставалось, как снова залезть в высокую, продуваемую ветром кабину грузовика. Гито вел грузовик вверх по крутой дороге, уводившей из Лланкрвиса и зигзагообразно взбегавшей на седловину горы, откуда они с выключенным мотором покатили вниз в долину. Мили через две снова начался подъем в гору. В этих местах Роджер еще никогда не бывал. Он терпеливо ждал, что будет дальше.

Наконец вдали показалась деревенька в одну длинную улицу, с беспорядочно разбросанными домиками и каменным мостом через бешеную, полную острых камней и белую от пены речку. Гито провел грузовик по мосту и затормозил у обочины. Здесь велись дорожные работы: ослепительно желтые экскаваторы стояли, увязнув в глине, ярко горел костер, и зимний воздух над ним дрожал, как от летнего зноя.

Гито выключил мотор, и в наступившей тишине Роджер спросил:

— Ну, так что же вы хотели мне показать?

Гито кивнул и указал глазами куда-то в сторону. Роджер увидел в глубине поля большой дом викторианской постройки. Шиферная крыша была разобрана, и стекла вынуты из закругленных сверху рам. Дом был угрюм и жалок, как брошенное судно.

— Этот дом сносят, — сказал Гито. — Дорогу расширяют. Внутри почти все разобрали. Мы с Айво тоже раздобыли там для себя кое-что. Чугунные плиты, трубы, каминные решетки, много кой-чего нужного. Слушайте, — он поглядел на ботинки Роджера, — вы не боитесь пройтись по грязи?

— Нет.

— Ладно, тогда идем.

Они прошли по развороченной земле и обогнули дом. На заднем дворе стояла когда-то оранжерея, но ее тоже разобрали, а на ее гладких каменных плитах была навалена груда каких-то обломков, и Гито горделиво указал на них пальцем.

— Паркет, — сказал он.

Сначала Роджеру показалось, что он смотрит на кучу кирпича. Но, приглядевшись, он понял, что это куски дерева. Твердые, отполированные паркетные планки.

— Его выкинули, — небрежно сказал Гито. — Брать за него деньги не положено. Это считается вроде как мусор, который надо куда-то вывезти. А дерево хорошее. Дуб. Теперь такого не достанешь.

Дуб! Роджер мгновенно увидел, как эти паркетины превратятся в тонкую золу, ощутил приятное, ровное тепло, которое они будут излучать. Он жадно смотрел на груду деревянных прямоугольников, отполированных ногами многих поколений; планки тускло поблескивали в бледном послеполуденном свете. Да, они нужны ему, он хочет ими завладеть, он должен их получить.

— Мы в самом деле можем?.. — он не договорил.

— Грузовик под рукой, — сказал Гито.

Они разом нагнулись и быстро набрали по полной охапке каждый. Жаль, нет мешков. Но ничего не поделаешь. Будь у них мешки, они перетащили бы на свой «додж» всю кучу за два-три раза. Таская охапками, им придется пропутешествовать туда и обратно раз десять, двенадцать. Ничего, главное, что паркет здесь и его можно взять. Роджер чувствовал себя богачом, наваливая в грузовик добротные красивые деревянные планки. А глядя, как Гито тащит охапку в своих мощных объятиях, он почувствовал себя вдвойне богачом: он приобрел друга.

Они скользили и спотыкались на мокрой глине; шли пустые, возвращались нагруженные. Рабочие и десятник, по-видимому, хорошо знали Гито и считали его вправе забирать все, что приглянется. Гито и Айво выложили, вероятно, кругленькую сумму за возможность порыться здесь, в мусоре. И вот теперь огонь в печке будет пылать, в часовне до конца зимы будет тепло и весело, и все это даром, подарок, чья-то доброта. Сердце Роджера было переполнено благодарностью. Он долго находился в крайне угнетенном состоянии из-за этого подлого нападения исподтишка в темном дворе за пивной, но сейчас, оглядываясь назад, видел, что был вознагражден за него сторицей. Его признали. Его рассеченная губа послужила ему рекомендацией. Те, кто ненавидит Дика Шарпа, полюбили Роджера Фэрнивалла. А ради того, чтобы заслужить любовь, стоит заслужить и ненависть.