Джон Уэйн - Зима в горах

Роджер поспешил во двор. На морозном воздухе вино остыло как раз до нужной температуры. Торопливо расспросив мать и получив указание, он нашел штопор. Быстро откупорил бутылку и только-только успел разлить вино, как Гэрет широко распахнул дверь кухни.

«Дорогу! — крикнул он. — Дорогу шеф-повару замка его королевского величества».

Он торжественно шагал вперед, гордо подняв над головой большое блюдо, на котором лежало нечто коричневое и дымящееся. Восхитительный аромат жареного мяса сопровождал его приближение к столу.

«Заяц! — воскликнула слепая. — Я чую по запаху, Гэрет. Конечно, заяц!»

Герот любовно и горделиво поставил блюдо на стол.

«Нет, не просто заяц, — сказал он. — Горный заяц. Я сам поймал его в силок. Дней пять возился с этим. Правду сказать, я поймал трех зайцев, но первые два не годились для такого праздничного стола. Один был совсем маленький зайчонок, а другой — старая зайчиха, жутко костлявая. Но этот — ух!»

Роджер с благоговейным восторгом взирал на зайца.

«Сейчас принесу овощи, — сказал Гэрет, — а вы пока помогите матери сесть к столу и поглядите, чтобы у нее все было под рукой».

Он снова скрылся на кухню и возвратился с огромной сковородой жареного картофеля, блюдом отварной брюссельской капусты и тремя тарелками, нагретыми до такой температуры, что даже он не мог держать их в своих мозолистых ладонях без салфетки.

Роджер, усадив мать на стул поближе к очагу, уже хотел было сесть сам, но тут заметил, что мать сидит, выпрямившись на стуле, подняв вверх руку и как бы призывая к молчанию.

«Гэрет?»

«Да, мама?»

«Ты все приготовил, я могу прочесть молитву?»

Гэрет положил нож для разрезания мяса и замер возле своего стула.

«Читай, мама».

«Господи наш, — произнесла мать, — вот мы собрались здесь за рождественским столом по милости твоей и благости. Семьдесят второе рождество встречаю я сегодня, и всегда, с тех пор как прорезались у меня первые зубы, ты, господи, по милости твоей и благости, посылал мне добрую еду в этот день».

Аппетитный запах жареного мяса щекотал Роджеру ноздри. Он проглотил слюну — голод уже давал себя знать, — но тишина была так глубока и торжественна, что ему не хотелось, чтобы ее что-нибудь нарушило.

«Сегодня не обычное рождество, и ты это ведаешь, господи, — продолжала мать. — Жизнь наша стала труднее в этом году и, может быть, станет еще труднее, но ты, господи, послал нам нового друга, который пришел к нам, мы не знаем откуда, и протянул нам руку помощи, мы не знаем почему, но для нас большая радость, господи, что он сегодня здесь, чтобы разделить с нами нашу трапезу».

«Аминь», — произнес Гэрет.

«И вспомнить вместе с нами рожденного в Вифлееме», — заключила свою молитву мать.

Они стояли тихо, боясь нарушить чары молитвы, а потом мать сказала громко, деловито:

«Теперь, Гэрет, разрезай жаркое!»

И Гэрет принялся разрезать.

«Вот уж никогда бы не подумал, — сказал Роджер с набитым ртом, — что вы можете зажарить зайца».

«Научился помаленьку, — сказал Гэрет. — Сначала я пробовал тушить их и шпиговать свиным салом, но, по-моему, они лучше всего жареные, тоньше на вкус».

Он отхлебнул вина.

«Хорошо идет, неплохая штука».

«Выпейте еще», — сказал Роджер, подливая.

«Я правильно убил этого зайца, — сказал Гэрет. — Свернул ему шею — раз и готово, ни капли крови не пропало даром».

«Сколько он весил?» — спросила мать.

«Пока я не отрезал ему голову и не освежевал его, — сказал Гэрет, склонив голову набок и прикидывая, — думаю, верных шесть фунтов, не меньше».

Несколько минут они ели в полном молчании.

«Большое счастье, что Гэрет научился так славно стряпать, — сказала мать, по-видимому для Роджера. — Он в жизни не приготовил ни одного блюда, пока я не начала слепнуть».

«Ну, так ведь это не сразу случилось, — сказал Гэрет. — У тебя было время натаскать меня, пока ты не ослепла совсем».

Допивая вино, Роджер быстро окинул взглядом лица матери и сына. Какие они сильные, какие рассудительно-трезвые и безжалостные к себе. Слепота матери была фактом, и они его приняли, и как ни велика была их мука, они примирились со случившимся и тем победили. То, что мать слепа, стало просто одним из условий их существования, как то, что горы круты, камни тверды и ветер с моря всегда дует в лицо.

Когда они подобрали последние кусочки, что были на блюдах, и отодвинули от себя тарелки, Гэрет встал.

«Надеюсь, у вас еще отыщется местечко для рождественского пудинга».

«Великий боже, — сказал Роджер. — Вы гений!»

«Нет, это из лавки, — поспешно сказал Гэрет. — Тут я пасую. Но мне казалось, что рождество без пудинга — это негоже. Да и пудинг-то маленький».

Теперь самое время, решил Роджер, пойти достать бутылку виски из кармана пальто.

Он и Гэрет возвратились к столу одновременно.

«А это вот, чтобы полить на пудинг», — сказал он, откупоривая бутылку.

— Так это вы гений, — сказал Гэрет просто.

Роджер полил виски на крошечный пудинг, а Гэрет чиркнул спичкой. С минуту они торжественно смотрели на дрожащий голубой венчик пламени.

«По-настоящему, надо бы мне притащить коньяку», — сокрушенно сказал Роджер.

«Думается, это ничуть не хуже, старина!»

Разделавшись с пудингом и слегка захмелев, они собрали посуду и уселись у огня с приятным ощущением сытости, тепла и покоя.

«Тебе не сквозит, мать?»

«Нисколечко».

За окнами короткий зимний день шел на убыль. Скоро овцы, ища тепла, будут сбиваться в кучки в загонах, и туман, сгустившись, осядет льдистыми каплями на вереск. Год неотвратимо поворачивался вокруг своей невидимой оси, сотканной из мрака и холода.

Роджер и Гэрет потихоньку потягивали виски из кружек.

«Еще глоток?»

«Да, эта штука не даст простыть», — признался Гэрет.

«Не мели чепуху, Гэрет, — сказала мать. — Как это можно простыть у огня».

«Так ведь это все равно что хорошая смазка, — спокойно пояснил Гэрет, подливая себе еще в кружку. — Как в машине. Хорошая смазка не застывает, и двигатель работает исправно».

И, отдавая напитку должное, он выпил еще.

Минуты две-три они сидели молча. Роджер заметил, что свет в окне, выходившем на море, стал уже не желтоватый, как сырная корка, а мягкий, теплый, розовый. Он чуть было не сообщил всем о своем наблюдении, но мысль о слепоте матери заставила его прикусить язык. Хорошо ли это — любоваться вслух прекрасным закатом в присутствии слепца, для которого краски природы потухли навеки?

Закат разгорался. Нежно-розовые оттенки сгустились, и на беленой стене за спиной Гэрета, над его дремотно склонившейся к плечу массивной головой расцвел ярко-багряный квадрат окна. Поднимая свою кружку, Роджер увидел что на его руке играют те же багряные блики. И тут он заметил, что взгляд широко открытых глаз Гэрета неподвижно устремлен куда-то в окно.