Пауль Низон - Мех форели

Сейчас кровать была завалена содержимым тетушкина шкафа — мехами без форели, юбками, костюмами. Может, отдать этот дамский гардероб консьержке? Хотя она, наверно, воспримет такое предложение не столько с признательностью, сколько с недоверием.

У меня определенно развивалась самая настоящая фобия, страх прикосновения, ожидание поимки с поличным. Я собрал одежду с кровати, кучей сложил в передней. Разместил в шкафу собственные вещи. Там они теперь и висят, над картонками с загадочными тетушкиными сокровенностями.

Пора забрать из прачечной белье, решил я, зашел к алжирцам и, не поддерживая пустой разговор, затеянный дородным братом со скользкой улыбочкой, получил свои вещи, глаженые и неглаженые по отдельности, в двух пластиковых пакетах. Затем я направился вверх по одной из торговых улиц и свернул на тихую, окаймленную белыми домами улочку, которая круто поднималась в гору и, как я установил, вела к церкви Сакре-Кёр. Там была маленькая площадь с несколькими кафешками и десятком столиков под открытым небом. Я сел за один из этих столиков, поставил сумки с бельем под стул и стал смотреть на самозабвенно играющих собак. Их было три — сеттер, метис-терьер и неуклюжий молодой боксер. Мне казалось, я сам себе мешаю, не могу как следует сосредоточиться.

Не в пример другим посетителям, многие из которых даже с мест повскакали, чтобы ничего не упустить, я не проявил ни особого любопытства, ни тем более энтузиазма, когда на площадь вырулил большой грузовик, везущий мешки с углем, и водитель — очкастая седая бабуля — начал неспешно маневрировать, так как неправильно припаркованная легковушка закрывала проезд в узкую улочку. В конце концов два молодых североафриканца, сидевшие в кузове среди мешков, спрыгнули на землю и подступили к легковушке. Даже внутрь слазили, попробовали освободить тормоз, когда же попытки откатить машину успехом не увенчались, приподняли ее и кое-как оттащили в сторону — путь был расчищен, бабуля утарахтела прочь. На сиденье легковушки отпечатался угольный след. Зрители засмеялись, закричали «браво».

Теперь я уже не совсем чужой в тетушкином районе. Успел составить себе представление о ближайших окрестностях — сперва улица с инструментальным магазинчиком и скорняжной лавкой, затем другая, с двумя братьями в прачечной, она пересекала прожорливую торговую улицу, а от сей артерии ответвлялась крутая белая улица, что вела к площади с играющими собаками, у подножия Сакре-Кёр. Знал я и окаймленную ресторанами и деревьями оживленную магистраль в направлении Клиши, по которой ходили автобусы, и большой бульвар, ведущий к Пор-де-Клиньянкур и дальше, к объездному кольцу и автостраде, и неприметные боковые переулки. Еще я знал несколько столовых и кафе, почтовое отделение, расположенный неподалеку муниципалитет 18-го округа на площади Жюля Жоффрена. Мне вполне удавалось ориентироваться, а также по архитектуре и населению оценивать уровень комфортабельности отдельных кварталов. Я знал станции метро и уже ездил в центр. Под моими ногами и у меня в голове город начал обретать форму, а главное — расти. И все-таки тепла и близости не возникало. Где бы я ни находился, по-прежнему сохранялась гримаса неприятия, а во мне самом — состояние растерянности.

В душе я молил тетушку о прощении. Я не хотел ничего у тебя отнимать, мне бы никогда в голову не пришло поселиться у тебя. Ты же сама навязала мне квартиру. Лучше бы вообще не ездила отдыхать, может, и не умерла бы. И зачем носила в сумочке, в конверте с надписью «Вскрыть в случае необходимости», записку с моим именем и адресом?

Французская полиция по телефону вызвала меня в курортное местечко, кто-то ведь должен был позаботиться о формальностях, прежде всего об освобождении гостиничного номера, об оставшихся там личных вещах и оплате счета. Сама тетушка лежала в холодильнике больничного морга. Даже после смерти в ее восковом лице сквозила не то заносчивость, не то педантичность, наверно из-за длинного, крупного носа; странное впечатление производили волосы, выкрашенные хной в рыжий цвет и по-летнему коротко подстриженные.

Возможно, хорошенькая барышня из приемного покоя, проводившая меня в морг и деликатно отступившая в сторонку, ожидала от меня слез прощания. Она с готовностью сообщила о том, как тетушку привезли в больницу и как она скончалась: когда «скорая» доставила ее сюда, она была не в коме, а в полном сознании, хотя и очень слаба, однако, к всеобщему удивлению, вскоре скончалась, несмотря на незамедлительно оказанную медицинскую помощь. Я поразился, что дорогую сумку крокодиловой кожи — тетушка берегла ее как зеницу ока, теперь же она как никчемный бесхозный предмет была извлечена из выдвижного ящика — отдали мне без всяких проволочек, точно так же я под расписку получил в полицейском участке все тетушкины драгоценности; но в первую очередь я испытал шок оттого, что даже в столь печальных обстоятельствах во мне пробудился интерес к прелестям означенной барышни, чьей участливостью я обязан лишь тетушкиной кончине. Нехотя я распрощался с нею.

С драгоценностями, сумкой, ключами и чемоданами тетушки я в тот же вечер выехал в Париж — присмотреть за квартирой и официально запустить сложную процедуру вступления в права наследства. А вскоре вообще перебрался в Париж, чтобы начать новую жизнь или хотя бы сделать такую попытку.

Чтобы чем-нибудь себя занять или превозмочь жуткий страх прикосновения, я достал из картонки на дне платяного шкафа первый попавшийся альбом с фотографиями и принялся листать. Карточки крепились к черным листам альбома с помощью клейких уголков, сплошняком, снизу доверху. Отчасти это были отпускные снимки, работы уличных фотографов. Тетушка — одна или в обществе подруг на прогулках по берегу моря, под пальмами или позирующая возле памятников и подъездов фешенебельных гостиниц. Дамы всегда одеты скромно, выглядят самоуверенно, порой заносчиво, изредка весело. Попадались в альбоме и студийные фотографии разных лет, по которым я мог проследить превращение мечтательной юной модницы в энергичную особу с хмурым выражением лица — отметины жизни. Групповые снимки, как мне представлялось, изображали собрания родственников, но, возможно, я ошибался. Мужчины в этом альбоме встречались редко, а уж про таких, что наводили бы на мысль о любовной интрижке, я вообще молчу. Моя родственница, похоже, всегда была одинока. Управляла или владела модными магазинчиками для дам. На некоторых карточках она стояла у входа в такие бутики с названиями вроде «Туши́к» или «Ла мимоза», одна либо с кем-нибудь из сотрудниц. Выглядели магазинчики не слишком презентабельно — переполненные витрины, стойки с нанизанными на плечики платьями выставлены на тротуар.