Аглая Дюрсо - 17 м/с

Шарманка здесь была бы кстати. Чтобы уж закончить эту историю. Нужна шарманка с гобеленовой панелью, а на ней — наивная пастораль, где все просто и по-человечески. И стерто несколько иголок, чтобы она могла вздыхать невпопад: «Ах (вздох) мой милый Августин, все прошло (вздох облегчения), уже прошло».

Но ее не было. И поэтому я купила розовую гипсовую кошку. Сначала я решила, что покупаю ее потому, что все женщины хотят быть похожими на кошек. А мне иногда очень хочется быть похожей на нормальную женщину. Но потом я поняла: нет. Я покупаю ее из-за бабушки. У моей бабушки на спинке кресла была прилажена кошка. Это была устрашающая кошка, напоминавшая крысу, с жестким гипсовым подшерстком и нарисованными (тракторной краской) глазами. И хотя розовая кошка в подметки не годилась бабушкиной любимице, я решила: «Пусть будет». Потому что она возвращает меня в мое прошлое, где ничего не стыдно, ничего еще не прошло и все по-человечески. Я заплатила за это пятьдесят центов.

Доктор! Спасибо за шарманку. Она, конечно, очень маленькая, но играет душераздирающую мелодию, как я люблю. И никакой это не «Реквием», доктор. Откуда такая мрачность? Это музыка из мультфильма «Розовая пантера». На ваш запрос в sms: «Уже летишь?» отвечаю: «Да. Уже в небе над Берлином». Этот город внизу — как на ладони. Но это ничего не меняет, потому что, даже если я закрою глаза, он отпечатается целиком на веках. Как вспышка. Весь — от Бранденбургских ворот до дымов Шпандау. Но и это ничего не меняет, потому что знание не сделает нас ближе. И хорошо. Хорошо, Доктор, быть счастливым счастьем сироты.

Уже так высоко, Доктор, что если бы у ангелов, как у голубей, был птоз, то я бы это заметила.

ПИСЬМО ДОКТОРУ

Доктор!

С тех пор как в этом городе меня никто не ждет, кроме новых зимних ботинок (купленных за ломовые деньги), я не люблю две вещи: 1) покидать этот город и 2) возвращаться в него.

Потому что ботинки — это неубедительный аргумент для прихотливых воздушных потоков. Согласитесь, Доктор, это слишком слабое притяжение, его не принял бы в счет даже Джон Донн. Вдобавок из-за выкрутасов судьбы я совершенно не хочу брать на себя ответственность за жизнь и здоровье моих попутчиков, по безалаберности даже не удосужившихся застраховаться. Строго говоря, Доктор, именно благодаря безалаберности моих попутчиков, уже в аэропорту стало понятно, что брать ответственность придется за меньшее количество. Потому что один из наших на посадку опоздал. Но все равно наших осталось достаточно много. А что касается оставшегося расп…яйства, то даже если его распределить поровну на всех пассажиров, все равно вышел бы перевес.

Дело усугубляется еще и тем, что по совокупности жизненных усилий мы с попутчиками вполне заслужили право на нирвану. Потому что один из нас убил змею (хотя остальные обзывали ее земляным червяком), другой — воспитал сына (кое-как), а еще один построил дом, который впоследствии отдал одной женщине в качестве компенсации за нанесенный моральный ущерб. Но мы все-таки не были готовы к спонтанному прерыванию сансары из-за того, что рейс был левый, чартерный, а самолет — обшарпанный. У нас оставалась надежда на других пассажиров, которые были полны неисполненных планов. Например, девушка у левого иллюминатора везла на отдых прекрасную грудь в декольте (один из наших после пристального изучения заявил, что грудь силиконовая, так что даже не знаю, будет ли она убедительным аргументом для воздушных потоков).

А некоторые так трогательно, прямо в самолете переодевались в сандалии, пили вискарь и листали путеводители, что было бы непростительным свинством вот так с кондачка низвергнуть их в пучины нирваны.

Вылет откладывался, самолет болтался по взлетно-посадочной полосе как неприкаянный, его изредка охорашивали спиртом, чтобы он не замерз. Если взлетит.

На это была вся надежда.

Впрочем, Доктор, надежда, как говаривал Будда, — это другая сторона желаний. А желание ведет к страданию. Что фигово.

Так что позвольте мне сделать вид, будто Вы меня еще ждете.

Когда мы вышли на заданную высоту, то на радостях выпили шампанского. В конце концов был канун Рождества, и в домах Европы уже вывешивали календы с обратным отсчетом времени. Так что мы имели право на чудо. Самолет скакал, будто им правил по ухабам нажравшийся Санта-Клаус. На самом деле им правил командир Самойлов. Командир Самойлов без устали рапортовал нам об изменениях воздушных потоков за бортом. А на пятом часу полета, когда половина забылась, убежденная, что — последним — сном, а вторая половина сосредоточенно блевала в пакеты, командир Самойлов вдруг радостно завопил, что по левому борту — восхитительный рассвет. И он лично такого великолепия давно уже не видел. Девушка с силиконовой грудью страдальчески прошептала одному из наших: «Лучше бы он не пялился в окно, а смотрел на приборы».

Но рассвет и впрямь был восхитительным.

Мы сели не в Бангкоке, а в каком-то другом городе. Как справедливо высказался наш командир напоследок: «А какая вам разница?»

Действительно. Мы прилетели в буддистскую страну, и имело смысл принимать все, как есть.

Девушка с грудью, мужики из Челябинска, а также все сибиряки из севшего рядом с нами авиалайнера «Сибиряк» устремились к автобусам, отправлявшимся в Патайю.

Они оставили по себе турбуленцию, состоявшую из горячего воздуха, запаха внутренней секреции, учуявшей невиданный разврат секс-шоу, и томительного предвкушения охоты на сувенирных слоников, засахаренных в стразах Сваровски.

Один из наших хищно принюхался. Он сказал, что нагонит нас денька через два.

Мы ему напомнили, что грудь силиконовая. Но он уже подхватил рюкзак и, как был, в зимней куртке, слился с аутентичными сибиряками.

А мы сели перед аэропортом. Потому что нам надо было дальше. Но мы были в буддистской стране, и надо было иметь терпение.

Мы сели за мраморный столик, предварительно спихнув с него собаку.

Там, за этим столиком, мы успели прочитать, что монарх этой страны написал бестселлер про дворнягу, которая жила у него в замке (мы аккуратно подняли дворнягу, стряхнули с нее мусор и, радостно кивая работникам аэропорта, водрузили собаку на место).

Еще мы успели прочитать, что баньян, под которым Будда достиг просветления, — это фикус.

Несколько детей, которых мы привезли с собой, нашли кучу дерьма неподалеку, а также шведского мальчика-дебила. Шведский мальчик напихал полные карманы дерьма.