Аглая Дюрсо - 17 м/с

Фильм был сильно замешан на вожделении, крови, эротике и смерти. И что характерно: во всех перечисленных эпизодах у героев были ужасные лица. Багровые от натуги. Я решила, что малолетнему ребенку пока рано знать, какие неимоверные трудности подстерегают взрослых. И пока я закрывала курткой экран перед дочерью, до меня много чего дошло.

До меня со всей ясностью дошло: все, что делают герои на экране (ну, и те, кто в зале, невидимые герои будней), — это борьба с финалом, будь он хоть хэппи-энд, хоть как. И все эти герои стараются доказать, что они заслуживают чего-то получше, чем финал. Поэтому-то размножаются с таким азартом и совершают прочие действия (включая оформление кредитов и баллотирование в президенты). И делают это, между прочим, со всей серьезностью. Но лица, если присмотреться, все равно натужные и багровые. Потому что усилия — тщетные. И никакие смехотворные усилия не засчитываются. Я, в принципе, не против этого всего. Но! Мне не идет багровое лицо. Мне так нравится жить налегке. Меня просто раздирает в клочья, когда какой-нибудь кто-то, сильно озабоченный моей судьбой (в том числе и личной) вдруг приглашает меня что-то с ним подоказывать. Конечно, я — не альбигоец, потому что я оставила потомство как улику. Смешно, но мне все чаще нравится заменять процесс производства потомства танцами в пустом гулком зале. Потому что это более эротично и не так обременительно для будущего. И творить то, что потом и не вспомнить, что развеется, как брызги от проехавшей мимо поливалки. Мне нравится шить платья за один вечер для того, чтобы надеть их один раз. Мне нравится рисовать картинки на обоях и на салфетках в кафе, потому что они не претендуют на нишу в национальной культуре, а порадуют максимум официанта, убирающего объедки со стола. И еще мне нравится коллекционировать улыбки, потому что это эфемерная субстанция. И валять дурака поздним вечером на улице, когда мы идем с ребенком из кино. Потому что это такой нечеткий отпечаток, что есть надежда — он вылиняет в памяти. И этому не придется придавать большого значения.

Странно, но при виде копошащихся в эротическом пароксизме на простыне экрана голышей, я вдруг вспомнила учительницу первую мою. Она умела надувать лицо до натужного багрянца буквально в доли секунды. И умудрялась выдавливать из этого лица страшные трубные звуки. «Прекратите паясничать!» — кричала она. Потому что она хотела, чтобы мы сразу и навсегда научились все делать посерьезке. Она, в отличие от меня, не закрывала от нас правды будущей жизни.

Я ее страшно боялась, а потом меня посадили вообще на последнюю парту. Где я пряталась за могучей спиной Винниченко, который так боялся учительницу первую свою, что один раз обосрался. Учительница сочла это возмутительным демаршем.

Что поделаешь, шоу должно продолжаться. Даже если оно стоит репутации.

Моя дочь поинтересовалась, не устали ли у меня руки. И можно, она посмотрит хотя бы титры. Титры были тоже, кстати сказать, на фоне по-рубенсовски брутального фарша из каких-то голышей.

— Щас мы расскажем вам фильм, — вот что сказала я, вернувшись к моей замотанной кузине и ее бомонду.

— Мама говорит, что это был фильм про кровь, песок, говно и сахар, — добавила дочь.

Гости сказали, чтобы мы все-таки имели совесть и понимали суть момента.

Тогда я решила соответствовать моменту и развлечь гостей созданием эскизов надгробий.

Гости насупились (видно, не прониклись своеобразием момента).

Я, чтобы их воодушевить и доказать, что это не фуфло, а эксклюзив, рассказала им про памятник Молекуле. Молекуле бы я посоветовала поставить металлическую офисную доску для объявлений. Я бы туда прикрепляла магнитиками хвалебные заметки из газет, стихи поклонниц, а также собственные доносы, кто о нем отозвался плохо, а кто вообще проигнорировал.

Гостей это не воодушевило.

Тогда я посоветовала своей кузине поставить в месте последнего приюта пугало с ее дачного участка. Потому что это пугало моя кузина сделала своими собственными руками, и это ее лучшее скульптурное произведение. Кроме того, как всякий творец, она подсознательно запечатлела в чертах пугала собственные черты.

Гости сказали, что вечер был чудесный. Целовали кузине ручки. И быстро свернули торжество.

А кузина, когда мы остались одни, сказала, что она не хочет пугала. Она хочет покрывало со своей кровати. Это прекрасное двуспальное покрывало! Оно такого дымчато-розового цвета, что придаст дополнительной светлой грусти.

— А это ничего, что оно уже надеванное? — обеспокоилась я.

— А-а-а, — махнула рукой кузина, — его все равно никто не видел. Потому что в мою спальню никто давно не заходил. И на покрывале этом ничего такого не делал. Уже тыщу лет.

— Да ты не парься, — сказала я. — Это же такой процесс: как плавание или езда на велосипеде. Раз научился, а потом и через тыщу лет вспомнишь. Память мышц, так сказать.

Она рассмеялась.

И чтобы закрепить достигнутый успех, я рассказала ей про эскиз памятника себе.

Гладкая стела, а на ней — никаких имен. Только надпись: «Улыбайтесь, вас снимает скрытая камера».

Она никогда не мечтала о деньгах, славе, семье. Кажется, она и родилась-то сиротой. Просто она знала, что случайности текут к цели в определенном ритме и рисунке. Чем четче и прозрачней танец событий, тем вернее судьба.

Она танцует в захудалом варьете BONHEUR на окраине Парижа. С каждым днем она парит все ближе к цели.

Если вы хотите заглянуть в глаза счастью, посмотрите на ее окна. В них вы ничего не увидите, кроме отраженного неба.

Книга «17 м/с» не имеет никакого отношения к синоптикам, хотя семнадцать метров в секунду — это именно та скорость ветра при которой передаются штормовые предупреждения.

«17 м/с» — это путешествие по жизни со скоростью ураганного ветра Берлин, Карибы, Панамский перешеек, Доминикана Британские острова Южная Африка Все дело в размахе крыльев. Потому что главное в этой книге — это смешные и грустные, страшные и радостные метания смущенной, но свободной души.

Запущенные дети со двора, стриптизеры из Липецка олигархи, гениальные художники, водопроводчики, иллюзионисты — смятенные души закручены ураганным потоком жизни. И жизнь эта, которая при первом рассмотрении немного напоминает дантовский ад, с высоты полета ищущих душ становится похожей на невероятную, странную сказку без плохого конца И все это отлетает как шелуха когда поднимаешься со скоростью ураганного ветра вверх. И остаешься на сквозняке.

В одиночестве.

В предчувствии любви.