Бен Элтон - Два брата

А сейчас впервые явился в коричневой форме штурмовика.

— Мальчики, попрощайтесь с Эдельтрауд, — сказала Фрида. — Она к нам больше не придет.

— Конечно, не придет! — пролаял Юрген. — Негоже немке прислуживать евреям. Пора бы знать!

Братья взглянули на Эдельтрауд — каменное лицо, сжатые губы.

Посмотрели на заплаканную Зильке — она и сейчас беззвучно всхлипывала.

— Скажите, а десять лет назад еврейке было гоже приютить семнадцатилетнюю бродяжку с ребенком на руках? — спокойно спросила Фрида.

— Вы ее эксплуатировали! Заставляли на вас горбатиться!

Фрида взглянула на Эдельтрауд:

— Неужели?

Та отвела глаза и обронила:

— Вы евреи.

— Пусть так, но мы всегда были евреи. Все эти совместно прожитые годы. Ты, Зильке и мы. Было столько смеха, столько слез… Что изменилось?

— А изменилось то , фрау Штенгель, — встрял Юрген, — что Германия очнулась. Весь народ пробудился. Теперь мы знаем, кто вы и что натворили. Настал наш черед. А сейчас отдайте Эдельтрауд деньги.

— Какие деньги? — удивилась Фрида. — Она уже получила жалованье. Выше, чем у обычной прислуги.

— Выходное пособие. Мы требуем деньги за месяц.

— Но ведь она увольняется, — тихо сказала Фрида. — Ты прекрасно знаешь, что в этом случае пособие не положено.

— Она не увольняется. Ее вынуждают уйти.

— Чем? Чем я вынуждаю?

— Тем, что вы — евреи. Увольнение по расовым мотивам. Отдайте деньги и скажите спасибо, что я не требую больше!

Фрида прошла в кухню. Взяла бочонок из-под печенья, в котором держала деньги на хозяйственные расходы.

— Я знала, Эдельтрауд, что ты потихоньку берешь отсюда марку-другую, — негромко сказала Фрида. — И никогда не укоряла.

Мальчики изумленно вытаращились на Эдельтрауд. Черт, а им в голову не пришло! Зильке тоже уставилась на мать. Эдельтрауд покраснела, но промолчала.

Вольфганг сидел за пианино, отвернувшись.

— Может, стаканчик шнапса, Юрген? — Он крутанулся на табурете. — Прежде ты никогда не отказывался.

Молодой штурмовик молча топтался на синем ковре, который вечно оккупировали для игр маленькие Зильке и близнецы.

— Прощай, Эдельтрауд, — сказала Фрида. — Больше десяти лет ты была нам родным человеком. Такой я тебя и запомню.

— Вы — евреи, — повторила Эдельтрауд. Похоже, ничего другого она сказать не могла. Этот рефрен был ее щитом от совести.

Эдельтрауд выхватила у Фриды деньги и сунула их в карман передника.

— Уходим! — приказал Юрген.

Эдельтрауд шагнула следом, но Зильке замешкалась.

— Пауль, Отто… — впервые за всю сцену проговорила она. — Все равно я навеки в Субботнем клубе.

— Уходим, я сказал! — рявкнул Юрген.

И они ушли.

В феврале близнецы Штенгель и нацистская партия вновь отметили дни рождения, только на сей раз в Мюнхене праздник был горласт и весел, а в Берлине — довольно скромен, ибо всегдашние гости отклонили приглашение.

— Дело в том, что у нас мало знакомых евреев, — пробурчал Вольфганг.

— Еще пару недель назад мне в голову не приходило, что я — жид пархатый, — угрюмо сказал Пауль. — И потом, я на жида не похож.

— А как выглядит пархатый жид? — поинтересовался Вольфганг.

— Нельзя ли без этих выражений? — взмолилась Фрида. — Пусть все вокруг ополоумели, мы не должны забывать о приличиях.

Даже Зильке не пришла, но исхитрилась накануне прислать открытку, в которой сообщила, что мать и штурмовик на весь день запрут ее дома.

Дагмар оказалась единственной не родственной гостьей.

Если честно, близнецы этому были только рады. По уши влюбленные, они бы все равно не спускали глаз с нее одной.

Дагмар ничуть не возражала. Близнецы превратились в симпатичных подростков. Совсем не похожие, оба были по-своему привлекательны. По общепринятым меркам Пауль, наверное, был виднее: жгучий брюнет, густая шевелюра, очень темные глаза, красивый овал лица. Рыжеватый сероглазый Отто был чуть ниже ростом и слегка конопат, но выделялся недюжинной силой и энергичностью.

Дагмар охотно приняла роль абсолютного центра внимания.

Хотя отмечался их день рождения, близнецы приготовили подарки ей. Пауль сочинил эпическую любовную поэму, в которой Дагмар и он выступали героями, а брату отводилась скромная роль оруженосца. Сочинение высоким штилем было тщательно исполнено в готическом шрифте. С помощью холодного кофе автор даже состарил листки, чтобы походили на пергамент.

На уроках труда Отто, сноровистый столяр, изготовил шкатулку. Красивая вещица с перламутровыми пуговками вместо ручек была тщательно ошкурена и отлакирована.

— Сгодится на туалетный столик, — смущенно сказал Отто. — Ну там, для всякой всячины… колечки и все такое.

Дагмар пришла в восторг и наградила братьев поцелуями, от чего те зарделись. Родители и дед с бабкой снисходительно улыбнулись.

— Можно подумать, мы празднуем день рождения Дагмар, — сказала Фрида, всем наливая лимонад. — Ну, разрежем ее великолепный торт. Да уж, пекари Фишера не утратили мастерства.

Естественно, перед дележкой торта герр Таубер традиционно попросил слова. За три недели гитлеровского правления старый полицейский заметно сдал, но тост произнес с обычным апломбом.

— Отто и Пауль, я вами горжусь, — решительно заявил он. — Вам тринадцать, вы прекрасные юноши. Это счастье. Ибо вскоре Германии понадобятся славные молодые люди. Добрые немцы, которые взвалят на себя труд по восстановлению репутации Фатерлянда в цивилизованном мире. Вот почему сегодня, в день вашего рождения, я заклинаю вас быть осторожнее. По вашим синякам и царапинам видно, что вы деретесь. Конечно, вы гордые и смелые, а времена нестерпимы. Однако надо перетерпеть, ибо, помяните мое слово, нынешний морок пройдет, и довольно скоро. В марте новые выборы, а мы под защитой закона и конституции, что бы ни говорил этот человек . Закон и конституция превыше любого правительства. Да, нынче пивное отребье захлестнуло наши улицы, но закон есть закон, и даже этот человек не может от него отмахнуться. Я, знаете ли, пока еще капитан полиции. Окажетесь в опасности — бегом ко мне. Ни к чему пасть жертвой бродячих штурмовиков, опьяненных своим успехом, ибо скоро все наладится, вот увидите. Величайшая и самая передовая европейская нация не позволит уличной шпане долго собой управлять. Закон восторжествует. Попомните мои слова. А теперь разрежем торт.

Через три дня, 27 февраля, нацистский отрок получил еще один припозднившийся именинный подарок.

Кто-то поджег Рейхстаг, и преступный тринадцатилетний именинник воспользовался «провокацией», чтобы устроить праздник, о каком давно мечтал.