Бен Элтон - Два брата

Да и что проку в ее горячности? Все равно что ломиться в наглухо закрытые двери.

— Я не в ответе за капиталистических лакеев, так называемых демократических социалистов, фрау доктор, — чопорно сказал Мейер. — Что касаемо немецкой компартии, теория Советского Интернационала предписывает…

В кои-то веки Фрида избежала бесконечного диалектического попугайства коллеги-сухаря — помпезных оправданий трусливого бездействия компартии и слепого подчинения прихотям Сталина.

За дверью раздался шум.

Грохот, злобные голоса. Истошный вопль. Потом дверь распахнулась и на пороге возникли они. Немыслимо, невообразимо. В ее кабинете.

В один миг святилище заботы, где десять лет изо дня в день трудилась Фрида, было изгажено, осквернено.

Захвачено. Поругано.

На пороге стояли трое. В коричневой форме и черных сапогах.

Штурмовики.

Много раз Фрида видела их на уличных углах, где они гремели жестянками, собирая деньги, и облаивали тех, кто ничего не давал. Злые задиры с тупыми лицами корчили из себя несчастных жертв и одновременно сверхчеловеков. Фрида уже приучилась избегать их взглядов и миновать рысцой.

И вот — невозможное свершилось.

Они в ее кабинете , перед ее столом. Победоносные красные рожи, большие пальцы зацеплены за кожаные ремни. Ноги широко расставлены, животы выпячены — так важно и вызывающе, что смахивает на клоунаду.

Однако, вопреки своему чванству, на секунду пришельцы замялись, будто и сами осознали нелепость ситуации. Поняли грубую неуместность своего присутствия в маленькой комнате, где миниатюрные весы и всякие инструменты, на стенах анатомические схемы и плакаты, призывающие пользоваться презервативами для контроля рождаемости и предупреждения дурных болезней. Где за столом маленькая докторша заполняет карточку.

Они были ужасно чужеродны. Как танк в палисаднике.

— Здесь больница! — выкрикнул Мейер. — Тут исцеляют!

Фрида оценила, что он нашел в себе силы заговорить, хотя голос выдал его дикий страх.

— Бойкот начнется только завтра. Кроме того, он добровольный. Вам тут нечего делать. Я вызову полицию.

Слова его разрушили чары, но весьма неожиданно. Штурмовики загоготали, будто смешной анекдот помог им преодолеть неловкость.

— Мы и есть полиция, герр доктор, — известил вожак.

Фрида встала.

— Что со мной будет? — спросила она. — Убьете?

— Пока ничего не будет, — ответил вожак. — Вам дозволяется уйти.

— Дозволяется уйти из собственного кабинета?

— Именно так. Валяйте домой. Мы пришли за ним.

Троица развернулась к Мейеру.

Лицо его мгновенно превратилось в маску смертельного ужаса. Он был абсолютно уверен, что пришли за Фридой.

— Ты член компартии, Мейер.

— Нет! То есть да, я был… — забормотал врач. — Но партия запрещена, и потому я больше не…

Мейер не договорил. От удара наотмашь дубинкой по лицу он без чувств рухнул на пол.

— Закиньте его в грузовик, — приказал главарь.

Оставляя кровавый след, штурмовики выволокли бесчувственного коммуниста.

— Хайль Гитлер! — Вожак щелкнул каблуками и вскинул руку в нацистском салюте.

Они ушли.

Фрида плюхнулась на стул. Сглотнула, боясь, что ее вырвет. Попыталась все осознать.

Адольф Гитлер, объект нелепого всеобщего салюта, пришел к власти два месяца назад.

И успел сделать так, что в больнице абсолютно невиновного беззащитного человека оглушают дубинкой и куда-то увозят. Причем безнаказанно, ибо такова государственная политика.

Всего за два месяца.

А Гитлер говорил, что его рейх просуществует тысячу лет.

На карточку капнули слезы. Запись о беременности фрау Шмидт расплылась синими разводами. Крохотная соленая дань океану горестей, уготованных миру.

Дагмар мертва.

Стоун в этом уверился и от пламени под вопившим чайником прикурил вторую сигарету.

Недолгая греза о возможности новой жизни обернулась жестокой иллюзией. Впереди вновь расстилалась бескрайняя серая пустота.

История, в которую так хотелось поверить, просто нереальна. Побег из Биркенау? Партизанский отряд? Неволя в Гулаге? Это возможно. И только . Однако невозможно, чтобы все эти перипетии закончились должностью в восточногерманской тайной полиции, как утверждает МИ-6.

По крайней мере, теперь он это понял. Письмо писал человек, который много знал о Дагмар. Надо ехать в Берлин и выяснить, что на самом деле с ней произошло.

М-да, горькое утешение.

Что произошло после 1939 года, когда случился прощальный душистый поцелуй за столиком вокзального кафе? Сколько еще она прожила? Евреев окончательно изгнали из Берлина лишь в 1943-м. Она продержалась до конца?

А что потом? В какой склеп ее отправили? Как она умерла? Дагмар Фишер, прекраснейшая девушка во всей Германии.

От голода? Болезней? В газовой камере? Труп ее сожгли в печи? Или же она уцелела в лагерях, но, вконец обессилев на марше, рухнула в канаву, когда под натиском Красной армии эсэсовцы перегоняли своих жертв в Германию? Может, сгинула рабыней на подземном заводе? Стала одной из сотен тысяч человеческих тварей, о которых Шпеер [45] Альберт Шпеер (1905–1981) — личный архитектор Гитлера, рейхсминистр вооружений и военной промышленности (1942–1945). На международном военном трибунале в Нюрнберге был одним из немногих обвиняемых, кто признал свою вину. даже не ведал? И ее голый труп был в куче скелетов, которую бульдозером сгреб плачущий американский солдат? И горожане Дахау или Бергена — свидетели, согнанные потрясенными американцами, — были последними, кто видел ее разложившиеся останки? В мрачном оцепенении поселяне смотрели на плоть, которую он всегда желал, о которой с двенадцати лет грезил каждую ночь?

В Штази у кого-то был ответ. Этот человек так много знал о Стоуне и его любви, что сумел состряпать письмо якобы от Дагмар.

В темноте Стоун разглядывал тлеющий кончик сигареты, отгоняя неизбежный вывод.

Зрела уверенность, что страшные торжественные клятвы отважных членов Субботнего клуба были чрезвычайно грубо нарушены.

Дагмар Фишер разглядывала себя в зеркало. Вообще-то она себе нравилась. Если знаешь о своей красоте, почему бы не полюбоваться собственным отражением? Как там сказано в глупой записке Отто Штенгеля? Ее глаза — словно темные мерцающие омуты. Или это написал Пауль? Оба говорили очень приятные комплименты. Но Пауль обычно писал по-французски.

Да, глаза красивые, спору нет. Пожалуй, как у Нормы Ширер, или Дитрих, или английской кинозвезды Мэри Астор. Чуть приспущенные уголки глаз наделяют лицо этакой меланхолической загадочностью. А вот брови никуда не годятся — по-детски густые, противные, — но выщипывать их категорически запрещалось. Дагмар тайком их прореживала — в день по три волосинки из каждой брови, но от этого ничего не менялось. Однажды, не утерпев, она увеличила ежедневную квоту до десяти волосинок и тотчас за завтраком получила нагоняй от отца, приказавшего горничной неделю не подавать к столу мед, что было унизительно. Не лишение сладкого, а публичный выговор. Перед прислугой.