Владимир Колыхалов - Кудринская хроника

Стадо коров остановилось щипать в низине первую осочку. Тут отец с сыном простились. Хрисанф Мефодьевич посоветовал батьке не перегружать ношей свои старые плечи, если, мол, рыба здорово станет ловиться — присолить ее следует и припрятать на озере. Потом на коне можно съездить и привезти. Отец согласился с ним, и узенькая тропинка увела его скоро за тонкомерный, зеленостволый осинник.

Минула неделя, другая — старик с рыбалки не возвращался. Тревожился сын, тревожились люди. Ходили искать вплоть до озера и, не найдя, решили, что отец Хрисанфа Мефодьевича или утонул, или его медведь заломал. А может, искали плохо, но шибко искать было некому. Подоспела страда — сеяли хлеб, огороды пахали. Хрисанф Мефодьевич сам по себе еще колесил в свободное время, засветло огибал верст по двадцать и тоже отчаялся напасть на след пропавшего отца. Рассуждал, что он и так где-нибудь мог по дороге упасть от слабости, потому что за ним и ранения числились, и контузия, и отравление газами…

Савушкин все пастушил. Весна перешла в лето, траву по окрестностям выбили, и Хрисанф Мефодьевич надумал гнать скот подальше, в вершину речки Березовой.

В полдень он варил у костра похлебку и услышал, как коровы его пришли в буйство — ревели тревожно и дико, будто почуяли кровь или зверя. Хрисанф Мефодьевич поспешил к стаду, а от стада навстречу ему бежал подпасок — бледный, с трясущимися губами, в разорванной о сучок рубахе.

— Дядя Хрисанф, — кричит, — там на берегу человек лежит… запах от него муторный!

По головкам бахил, по одежде Савушкин узнал своего отца. Одежда истлела, а труп исклевали вороны. Выходило так, что отец до озера и не дошел — удар пристиг его здесь, у речушки. Может, напиться хотел, да не смог…

А коровы ревели: их сюда приманила соль, а запах тлена взбудоражил животных. С трудом отогнали скотину, а позже Хрисанф Мефодьевич привез сюда гроб и похоронил останки родителя своего. Вытесал крест из кедрового дерева, вкопал. Крест и теперь стоит… Когда случается быть здесь Хрисанфу Мефодьевичу, он подходит к кресту, кладет на него тяжелую руку, другой снимает картуз и молвит тихим, глубоким голосом:

— Вот и опять я к тебе пришел… Знаю, ты на меня не в обиде. Чему доброму с детства учил — я помню. Зла не чиню никому. Хорошему человеку — завсегда помочь рад. Дома детишки растут. Жена, слава богу, выздоровела. У меня ладно с ней все, как завещано было тобой. Не обижаю… Хорошо тут, наверно, лежится тебе — у спокойной-то реченьки?..

Печь в зимовье, сваренная из толстого листового железа, гудела под завывание ветра, искры и дым из трубы метались над плоской заснеженной крышей.

Хрисанф Мефодьевич сводил попоить коня, насыпал в фанерный ящик овса и, пригнувшись, нырнул в избушку, где уже витал жилой дух. На столе, у окна, ярко горел фонарь, заправленный соляркой. Посредине зимовья, от двери сразу, был узкий проход, в конце которого стоял неширокий стол, но довольно высокий, с ножками, как у топчана — крест-накрест. Нары располагались по обе стороны от прохода и были достаточно широки для того, чтобы вместить и шестерых человек при нужде. А когда народу приваливало побольше, укладывались и в проходе на пол, подостлав кошму. Укрывались шубами, телогрейками — всем, что подвертывалось под руку. На пол обычно ложился Савушкин, уступив свое место слева, у стенки кому-нибудь из гостей поважнее, тому же Румянцеву. Не ночевать же было директору совхоза под порогом, хотя тот, будучи человеком житейски простым, никогда в походной жизни претензий не предъявлял.

— Я, братцы, — говорил Николай Савельевич, — могу спать, как спал Святослав, на земле, подложив под голову седло. А нет седла — обойдусь и поленом.

Давно Хрисанф Мефодьевич и Румянцев жили душа и душу, относились друг к другу приятельски, только Румянцев, бывало, подтрунивал над Савушкиным, а Савушкин подтрунивал над директором, но как-то стеснительно, робко. Румянцев же за словом в карман не лез. Однажды лежа на нарах и видя, как укладывается на кошму промеж нар хозяин зимовья (много тогда привалило народу сюда), Николай Савельевич пошутил:

— Вот, Хрисанф Мефодьевич, опять твоя половая жизнь началась! Знала бы Марья Ивановна, чем ты тут по ночам иногда занимаешься!

Посмеялись, и Савушкин посмеялся, а потом, помешкав, ответил директору:

— Пожил бы тут с мое в одиночестве, так знал бы, как зубы скалить. После такого-то воздержания тебя бы к твоей Катерине на вожжах подпускать пришлось.

И хорошо опять вышло, весело. Что говорить, любил Савушкин, когда у него приезжие погостить оставались…

Хрисанф Мефодьевич перенес от порога потник, седло, положил их в передний угол на просушку. Завтра, если погода утихнет, они пойдут с Шарко брать лося.

Почти все способы охоты — Савушкину известны, и он ими ловко владеет. Одного не умеет — скрадывать зверя из-под ветра без собаки. Тут нужны лыжи, белый халат и умение подкрадываться бесшумно, тенью. Хитрое, тонкое дело, хотя и простое на первый взгляд. Это не остановленного собакой сохатого бить. При скрадовой охоте так подобраться надо, чтобы лось не увидел, не учуял и не услышал… Есть в Кудрине промысловик — настоящий умелец добывать зверя скрадом. Просил его Савушкин, чтобы тот научил, наставил, но он отказался, мол, отец завещал ему секреты такой охоты держать при себе, ни с кем не делиться… Пусть скрытничает! Савушкин обойдется и без него. Вот восстановится нюх у Шарко, и Хрисанф Мефодьевич вспомнит былые годы. Лосиное мясо требуется зверопромхозу, где Савушкин уже столько лет значится штатным охотником. Лосятина нужна и нефтяникам из управления разведочного бурения… Приезжал сюда к нему главный их инженер Ватрушин Виктор Владимирович, спокойный, обстоятельный человек, привозил три лицензии, просил помочь отстрелять. Работа в разведке тяжелая. Видел Хрисанф Мефодьевич, как у них техника вязнет в болотах, как ломается на бездорожье и как они мучаются, починяя ее на ходу. В тайге сила нужна, а сила без мяса не больно велика. Это он по себе знает. С крупы и галет, например, долго не потянешь: от долгой ходьбы в коленках дрожь появляется, а под ложечкой — как горностай грызет.

Позавчера Савушкин достал из ларя последний кусок сохатины — заветренный уж, по-особому пахнущий. Когда мясо варил, оно пенилось, шибало в нос затхловатым духом. Со свежатинкой разве сравнишь! А с печенью лосиной — сырой? Тут и вовсе сравнения нет. Нарежешь печенку, мороженую, свежайшую, ломтями, посолишь да поперчишь — шоколада не надо! Директор совхоза Румянцев говорит, что в печенке сохатого вся лесная аптека собрана. И верно ведь! Лось поедает побеги различных деревьев, всякую травку, листочки щиплет. Ценное мясо у лося — лучше говядины.