Памела Джонсон - Особый дар

— Непременно заставьте Мейзи привезти вас к нам, пока сад вообще не погиб, — сказала она.

Для Тоби остаток вечера тянулся невыносимо долго, хотя Мейзи и Аманда были веселы, а Эдуард сохранял обычный безмятежный вид. После обеда опять играли в буриме и в «цитаты с подхватом». У Мейзи все получалось блестяще. Потом она предложила послушать пластинки, но на этот раз ставила не классическую музыку, а популярные мелодии тридцатых годов — песенки в исполнении Кола Портера, Астера и Роджерса. Глаза ее сверкали. Тоби вспомнились слова Ноэла Кауарда о могущественном воздействии легкой музыки — что ж, это глубокая мысль. В тот вечер он основательно налег на спиртное.

Наконец все поднялись наверх и разошлись по своим спальням. Он долго ждал Мейзи, но она не приходила. В конце концов он сам пошел к ней, и предварительно постучавшись, распахнул дверь.

Она сидела, опершись на подушки, свет у нее еще горел.

— Ты был в Глемсфорде.

Он ринулся к ней, вымученно улыбаясь. Словно со стороны видел он эту свою улыбку. Не улыбка, а растянутая щель рта, веселость, под которой таится обман.

— Малыш, не говори глупостей.

— Клэр проговорилась. Думаешь, я не поняла?

Тоби мгновенно наметил план действий. Опустился с нею рядом на постель и обнял за плечи, но она вырвалась.

— Слушай, я и вправду там был, но всего один раз. Она меня затащила силком (говорить такое было низостью, и он сам это понимал). — Я потому не стал тебе рассказывать, что ты ревнивая, а я терпеть не могу, когда меня ревнуют.

— Но ты должен был мне рассказать.

— Пожалуй. Впрочем, это так несущественно, да и вообще тут говорить не о чем. Не думаешь же ты, что Клэр хоть что-то для меня значит?

— Тогда почему же она сразу забила отбой? Ну и дурой же я выгляжу, такой дурой!

— Она потому пошла на попятный, что заметила, какое у тебя стало лицо, — сказал Тоби. Снова он попытался обнять ее, и снова она сбросила его руку.

— Я для тебя ничего не значу. Во всяком случае, всерьез ты меня не принимаешь.

— Милая, ты значишь для меня очень-очень много. Неужели мы рассоримся из-за такого случайного… Такого случайного…

— Мне лгали.

— Мейзи, Мейзи. Если эта ерунда так тебя ранит, мне очень жаль. Что я еще могу сказать?

— Нет уж, лучше не говори ничего! — вспыхнула она. — Ты убил мою веру в себя, а ведь ее у меня не так много, сам знаешь. И всегда знал.

Слезы стояли у нее в глазах, но не проливались.

— Малыш, давай забудем об этом, ладно? Ты нужна мне. Она для меня ничто.

(Опять-таки низость, но ладно уж, семь бед — один ответ.)

В изнеможении она припала к его плечу, и он стал целовать ее — осторожно, деликатно, пробуя ее на вкус, словно плод. На его ласки она отвечала с горячечной порывистостью, но он знал: отношения не наладились. И не наладятся. Когда они разомкнули объятия, она повернулась к нему спиной и тут же уснула. Чтобы не потревожить ее, он не пошел к себе, а остался у нее и до самого рассвета пролежал, не смыкая глаз; это он-то, который после близости с женщиной тут же засыпал каменным сном.

Недели две после злополучного уик-энда в Хэддисдоне (воскресенье Тоби уже едва дотянул) Мейзи не давала о себе знать. Потом от нее пришло письмо:

«Мой хороший!

Я решила, что лучше мне некоторое время тебя не видеть. Надо как-то отдышаться и прийти в себя. Если ты скажешь, чтобы я верила тебе, я поверю, но все это меня потрясло ужасно. Сама понимаю, что, может быть, делаю из мухи слона. Приезжай опять в Хэддисдон, и поскорее, как только у мамы откроется „сезон“. — И не утерпела-таки, добавила: — Вряд ли Клэр снова заявится экспромтом.

Я работаю в антикварном магазинчике в Левенеме — надо же чем-то заниматься. Работа моя заключается главным образом в том, что я смахиваю пыль с невероятно хрупких вещиц и ожидаю покупателей, а они не идут. Может, когда начнется сезон отпусков, нам удастся заполучить туристов. Работа — очень так себе, но мой жалкий диплом не позволяет рассчитывать на другую. Я бы заработала больше, если б пошла в секретарши, но им положено знать стенографию и уметь печатать на машинке, а я просто не в состоянии этому сейчас учиться. Как бы то ни было, у меня все в порядке, и я скучаю по тебе. Скоро опять напишу, но какое-то время мне надо побыть одной.

Прости меня, если я досаждала тебе своей ревностью, но мне кажется, кто не ревнует, тот не любит».

Что ж, для Мейзи письмо довольно спокойное, решил Тоби, ведь это натура страстная. И ответил коротким нежным письмецом.

Некоторое время спустя ему вдруг позвонила Аманда. Она хотела бы, чтобы он позавтракал с нею, если, конечно, это не помешает его работе. Голос у нее был оживленный, уверенный; и все же то не было брошенное ненароком приглашение. То был приказ. Тоби ответил, что будет рад повидать ее, и, чтобы не оттягивать черного дня, предложил встретиться завтра же.

— Хорошо, — сказала она, — приходите к часу дня в «Жардэн де гурме» на Грик-стрит.

Тоби пришел первым и, хотя был сильно встревожен, решил никак этого не показывать. Аманда явилась с некоторым опозданием. Вид у нее, как всегда, был немножко сумасшедший (а сумасшедшей она отнюдь не была), но внушительный. В руках у Аманды был роман Монтерлана «Жалость к женщинам». Шляпа из белых перышек прикрывала большой пучок.

— Я не этот столик хотела, — объявила она метрдотелю, которому явно была знакома. — Он слишком на виду. Мы перейдем.

Они перешли за другой столик. Аманда приветливо заговорила с Тоби, заказала аперитивы и незамедлительно вынесла приговор книге Монтерлана.

— Почему этот человек нравится женщинам? Он же их ненавидит. Вот так жалость к женщинам! Нет у него к ним ни капли жалости. И все-таки они к нему льнут. Должно быть, в глубине души мы все мазохистки, хотя признаваться себе в этом не желаем. Я, например, такого за собой определенно не замечаю. Но он изумительный стилист, и работа у него ладится. Кстати, а как продвигается ваша?

— Идет помаленьку, — ответил Тоби. Он не стал снова благодарить ее за проведенный в Хэддисдоне уик-энд — это он уже сделал в письме; с такого рода корреспонденцией он всегда был чрезвычайно пунктуален.

— Бедный Эдуард, — сказала Аманда после того, как у нее приняли заказ. — Боюсь, для него это страшный удар. Впрочем, он никогда и ничем не выдает себя.

Но Тоби знал, что Крейну случалось себя выдавать.

— По-моему, пьеса захватывающая. Что сталось со зрителями? Что им нужно? — недоумевала Аманда.

— Видимо, так: сперва художник расходится в фазах с современной модой, а потом, нисколько не меняя своей манеры, вдруг снова оказывается в фаворе у публики.

— Мудрые слова, — сказала Аманда, — очень мудрые.

И тут же с горячностью стала уговаривать его, чтобы он во что бы то ни стало привез в Хэддисдон миссис Робертс: