Джером Сэлинджер - Собрание сочинений

— Не так громко. Только что. Ты вообще как?

— Я отлично. Ты получил мое письмо? Я написала на пяти листах тебе…

— Ага — не так громко. Спасибо.

Она мне это письмо написала. Только я на него ответить не успел. Сплошняком про ту постановку, где она в школе играла. Сказала, чтоб я никаких свиданок, ничего на пятницу не назначал, а пришел смотреть.

— Как постановка? — спрашиваю. — Как, говоришь, называется?

— «Рождественский спектакль для американцев». Он паршивый, только я там Бенедикт Арнолд. [40] Бенедикт Арнолд (1741–1801) — герой Войны за независимость, генерал. В 1778 г. был назначен военным комендантом г. Филадельфии, вел расточительный образ жизни, наделал долгов и, обиженный на Конгресс, задержавший присвоение ему генеральского чина, вступил в тайную переписку с англичанами. В 1780 г. предложил англичанам секреты форта Вест-Пойнт за 20 тыс. фунтов стерлингов. Бежал, получил звание генерала колониальных войск у англичан, уехал в Англию; умер, презираемый всеми. Его имя стало нарицательным для изменника и предателя. У меня практически самая большая роль, — говорит. Ух как она уже вся проснулась. Она очень колобродится, когда такую фигню рассказывает. — Начинается, когда я умираю. Перед Рождеством приходит этот дух и спрашивает, стыдно ли мне и все такое. Ну, в общем. За то, что страну предал и все такое. Ты придешь смотреть? — Она уже на кровати так и подскочила и всяко-разно. — Вот про это я тебе и написала. Придешь?

— Само собой, приду. Ну еще б не пришел.

— А папа не может. Ему в Калифорнию надо лететь, — говорит. Ух как она уже вся такая проснулась. Ей, чтоб проснуться, секунды две надо. Она сидела — ну как бы на коленях — на кровати и держала меня, нафиг, за руку. — Слушай. А мама сказала, ты дома будешь в среду, — говорит. — Сказала, что в среду.

— Я раньше выехал. Не так громко. Разбудишь всех.

— А сколько времени? Они домой поздно будут, мама говорила. Они поехали на прием в Норуок, в Коннектикут, — говорит такая Фиби. — Угадай, что я сегодня днем делала? Какое кино видала? Угадай!

— Не знаю… Слушай. Они не сказали, когда…

— «Врача», — Фиби такая говорит. — Это специальное кино показывали в Фонде Листера. Только один день показывали, и это сегодня. Про этого доктора в Кентукки и все такое — он еще затыкает одеялом лицо этой девочке, которая калека и не может ходить. А потом его в тюрьму сажают и все такое. Отличное кино просто.

— Послушай секундочку. Они не сказали, когда…

— Он ее жалеет, доктор этот. Потому и лицо ей затыкает и все такое, чтоб она задохнулась. А его потом сажают в тюрьму на пожизненное заключение, но эта девочка, которой он лицо заткнул, приходит его навестить все время и говорит ему спасибо за то, что он сделал. Он из милосердия убийца. Только он знает, что должен в тюрьму сесть, потому что врач не должен у Бога ничего отнимать. Нас мама одной девочки у нас в классе водила. Элис Холмборг. Она моя лучшая подружка. Она одна во всем…

— Погоди минутку, а? — говорю. — Я тебе вопрос задал. Они сказали, когда вернутся, или не сказали?

— Нет, но поздно. Папа взял машину и все такое, чтобы с поездами не связываться. У нас там сейчас радио есть! Только мама говорит, его нельзя играть, когда машина едет.

Меня отпустило — ну вроде. В смысле, я наконец бросил дергаться насчет того, поймают они меня дома или нет. Прикинул — да ну его к черту. Поймают так поймают.

Вы бы видели эту Фиби. В такой пижаме синей, с красными слонятами на воротничке. Слоны для нее — это вообще полный капец.

— Значит, хорошая картина была, а? — говорю.

— Шикарная просто, только Элис простыла, и мама у нее все время спрашивала, не гриппует ли она. Прямо посреди кино. Только там что-нибудь важное случится, ее мама перегибается через меня и спрашивает Элис, не гриппует ли она. На нервы действовало.

Потом я сказал ей про пластинку.

— Слушай, я тебе пластинку купил, — говорю. — Только по дороге домой она сломалась. — И я вытащил из кармана обломки и ей показал. — Я надрался, — говорю.

— Дай кусочки, — говорит Фиби. — Я их себе оставлю. — И взяла их у меня прямо из руки и в ящик тумбочки своей положила. Я чуть не сдох.

— Д.Б. на Рождество приезжает? — спрашиваю.

— Мама говорит, может, да, а может, нет. Как получится. Может, ему придется остаться в Голливуде и писать картину про Аннаполис. [41] Аннаполис — столица штата Мэриленд, где располагается Военно-морская академия США (с 1845 г.).

— Аннаполис, ёксель-моксель!

— Там про любовь и все такое. Угадай, кто там будет играть? Какая кинозвезда? Угадай!

— Мне это неинтересно. Аннаполис, ёксель-моксель. Да что Д.Б. знает про Аннаполис, ёксель-моксель? Как это связано вообще с его рассказами? — говорю. Ух, с ума съехать можно от такой херни. Голливуд, нафиг. — Что ты сделала с рукой? — спрашиваю. Я заметил, у нее локоть здоровенным шматом пластыря заклеен. А заметил почему — пижама-то у нее без рукавов.

— Да этот мальчишка, Кёртис Уайнтрауб, который у нас в классе, толкнул, когда я по лестнице в парк спускалась, — говорит. — Хочешь поглядеть? — И она принялась сдирать эту долбанутую липучку с руки.

— Оставь ее в покое. А почему он тебя с лестницы столкнул?

— Не знаю. Наверно, он меня терпеть не может, — Фиби такая говорит. — Мы с этой другой девочкой, Селмой Эттенбери, ему ветровку чернилами и всяким разным облили.

— Это некрасиво. Ты что, дитя малое, ёксель-моксель?

— Нет, но я только в парк пойду, он везде за мной ходит. Всегда ходит за мной. Он мне на нервы действует.

— Может, ты ему нравишься. Но из-за этого же не стоит чернилами…

— А я не хочу ему нравиться, — говорит. А потом уматно так на меня поглядела. — Холден, — говорит, — а почему ты домой не в среду приехал?

— Чего?

Ух, за ней глаз да глаз каждую минуту. Если думаете, что она какая-то дурочка, вы совсем спятили.

— Почему ты дома не в сред у? — спрашивает. — Тебя ни выгнали, ничего, правда?

— Я ж тебе уже сказал. Нас раньше распустили. Отпустили всю…

— Тебя выгнали! Выгнали! — Фиби такая говорит. А потом кулаком меня по ноге двинула. Она сильно кулакастая, если ей в жилу. — Выгнали! Ой Холден! — А потом рот рукой прикрыла и всяко-разно. Сильно возбужденная она, чесслово.

— Кто сказал, что меня выгнали? Никто не говорил…

— Выгнали-выгнали, — говорит. И хвать меня снова кулаком. Если думаете, что не больно, вы совсем двинулись. — Папа тебя убьет! — говорит. Потом плюхнулась пузом на кровать и подушку, нафиг, себе на голову нахлобучила. Она так вполне себе часто делает. Иногда совсем чеканутая.

— Хватит, ну, — говорю. — Никто меня не убьет. Никто даже не… ну ладно, Фиб, убирай эту фигню с головы. Никто меня не убьет.