Джером Сэлинджер - Собрание сочинений

— Мама привезла из Нассо.

Молодой человек глубокомысленно кивнул и отступил к креслу.

— Одно из немногих мест, где можно достать поистине хорошую верблюжью шерсть. — Он сел. — Она там долго пробыла?

— Что? — спросила Джинни.

— Ваша мама долго там пробыла? Я почему спрашиваю — моя мама была там в декабре. И часть января. Обычно я езжу с ней, но такой заполошный был год, я просто не смог вырваться.

— Она там была в феврале, — сказала Джинни.

— Здорово. Где останавливалась? Знаете?

— У моей тети.

Он кивнул.

— Можно спросить, как вас зовут? Вы — подруга сестры Фрэнклина, как я понимаю?

— Мы учимся в одном классе, — сказала Джинни, ответив только на второй вопрос.

— А вы не та прославленная Максин, о которой Селена все время говорит?

— Нет, — ответила Джинни.

Молодой человек принялся отряхивать ладонью брючные отвороты.

— Я с головы до пят в собачьей шерсти, — сказал он. — Мама на выходные ездила в Вашингтон и зверя забросила ко мне в квартиру. Он, конечно, вполне симпатичный. Но такие мерзкие привычки. У вас есть собака?

— Нет.

— Вообще-то, я думаю, держать их в городе жестоко. — Он бросил чиститься, откинулся на спинку и снова посмотрел на часы. — Этот мальчик, сколько его помню, никогда не приходит вовремя. Мы идем смотреть «Красавицу и чудовище» Кокто, [62] «Красавица и чудовище» (1946) — фильм французского поэта, художника и кинематографиста Жана Кокто (1889–1963). а на эту картину поистине следует приходить вовремя. То есть, если не прийти, все очарование пропадет. Вы его видели?

— Нет.

— О, всенепременно сходите! Я его смотрел восемь раз. Это абсолютно чистый гений, — сказал он. — Я пытаюсь затащить на него Фрэнклина уже много месяцев. — Он сокрушенно покачал головой. — Ох уж этот его вкус. В войну мы с ним работали в этом жутком месте, и мальчик просто силком таскал меня на самые невообразимые картины на свете. Мы смотрели и про гангстеров, и вестерны, и мюзиклы…

— Вы тоже работали на самолетном заводе? — спросила Джинни.

— Господи, да. Долгие, долгие, долгие годы. Давайте об этом не будем, прошу вас.

— У вас, значит, тоже плохо с сердцем?

— Боже правый, нет. Постучим по дереву. — Он дважды стукнул по ручке кресла. — Я здоров, как…

Когда вошла Селена, Джинни вскочила и двинулась ей навстречу. Селена сменила шорты на платье — в иной ситуации Джинни это взбесило бы.

— Извини, что бросила тебя, — неискренне произнесла Селена, — но пришлось дождаться, когда мама проснется… Привет, Эрик.

— Привет, привет!

— Мне все равно не нужны деньги, — сказала Джинни, понизив голос, чтобы услышала только Селена.

— Что?

— Я тут подумала. Ну то есть, ты же мячи все время приносишь и все такое. Я об этом забыла.

— Но ты же сказала, что я за них не плачу и поэтому…

— Проводи меня, — сказала Джинни и вышла первой, не попрощавшись с Эриком.

— А я думала, ты в кино сегодня собираешься и тебе поэтому деньги нужны, — сказала Селена в прихожей.

— Очень устала, — произнесла Джинни. Нагнулась за своим теннисным комплектом. — Слушай, я звякну тебе после ужина. У тебя на вечер какие-нибудь планы были? Может, зайду.

Селена уставилась на нее:

— Хорошо.

Джинни открыла дверь и пошла к лифту. Нажала кнопку.

— Я познакомилась с твоим братом, — сказала она.

— Правда? Ну и субъект, да?

— А чем он вообще занимается? — как бы между прочим спросила Джинни. — Работает или что?

— Недавно бросил. Папа хочет, чтобы он вернулся в колледж, а он ни в какую.

— Почему?

— Откуда я знаю? Говорит, слишком старый и все такое.

— А сколько ему?

— Откуда я знаю? Двадцать четыре.

Двери лифта открылись.

— Я тебе позвоню! — сказала Джинни.

На улице она двинулась на запад к Лексингтон, на автобус. Между Третьей и Лексингтон сунула руку в карман за кошельком и наткнулась на половину сэндвича. Вытащила, начала опускать руку, чтобы выронить сэндвич на тротуар, но вместо этого положила обратно в карман. Несколько лет назад она три дня не могла избавиться от пасхального цыпленка, чей трупик обнаружила в опилках на дне своей мусорной корзины.

В 1928 году, когда мне сравнялось девять, я до самозабвения принадлежал к организации, известной под названием «Клуб команчей». Каждый день в три часа, после уроков нас, двадцать пять команчей, у мужского выхода средней школы 165 на 109-й улице, что возле Амстердам-авеню, подбирал Вождь. Тычками и кулаками мы прокладывали себе путь в переоборудованный рейсовый автобус Вождя, и тот вез нас (соответственно финансовой договоренности с нашими родителями) в Центральный парк. Остаток дня, если позволяла погода, мы играли в футбол, американский или европейский, или в бейсбол — в зависимости (крайне произвольной) от времени года. Если было сыро, Вождь неизменно водил нас либо в Музей естествознания, либо в музей искусств «Метрополитен».

По субботам и почти всем национальным праздникам Вождь собирал нас с раннего утра по нашим многоквартирным домам и в своем обреченном на вид автобусе увозил с Манхэттена на относительно широкие просторы парка Ван-Кортландта [63] Муниципальный парк в северной части Бронкса в Нью-Йорке, расположен на месте части бывшего поместья первого мэра Нью-Йорка, родившегося на территории США, купца и колониального чиновника Стефануса Ван-Кортландта (1643–1700). или в Палисады. Если у нас на уме была просто атлетика, мы ехали в Ван-Кортландт, где игровые поля были предписанных размеров, а в команду противника не входила детская коляска или разгневанная старушенция с клюкой. Если же наши индейские сердца стремились в поход, мы ехали в Палисады и мужественно претерпевали тяготы. (Помню, как-то в субботу я потерялся на хитром участке пересеченной местности между рекламным плакатом жидкого крахмала «Линит» и западной оконечностью моста Джорджа Вашингтона. Тем не менее, головы я не потерял. Сел в величественной тени гигантского плаката и, как ни проливал слезы, деловито открыл коробку с обедом, почти уверенный, что Вождь меня найдет. Вождь нас всегда находил.)

В те часы, когда Вождь был свободен от команчей, его звали Джон Гедсудски, и жил он на Стэйтен-айленде. Крайне робкий, прекраснодушный молодой человек лет 22–23, изучал право в Университете Нью-Йорка — в общем, личность весьма примечательная. Не стану и пытаться исчислить множество его достижений и достоинств. Но мимоходом замечу, что был он скаутом-орлом, [64] Скаут-орел — бойскаут первой ступени, набравший по всем видам зачетов не менее 21 очка. едва не стал полузащитником американской сборной в 1926 году, и было известно, что его крайне сердечно зазывала к себе пробоваться бейсбольная команда «Нью-Йоркские гиганты». Он оставался бесстрастным и беспристрастным арбитром всех наших полоумных спортивных схваток, мастером разведения и гашения костров, бывалым и благосклонным санитаром первой помощи. Все мы, от самого мелкого хулигана до самого крупного, любили его и уважали.