Джером Сэлинджер - Собрание сочинений

Здесь история, само собой, и завершилась. (И уже не возобновлялась.) Вождь завел автобус. Через проход от меня Билли Уолш — он был у команчей младший — разревелся. Никто не велел ему заткнуться. Я же чувствовал, как дрожат у меня колени.

Через несколько минут, выйдя из автобуса Вождя, я первым делом заметил клочок красной салфетки — он трепетал на ветру у основанья уличного фонаря. Как чья-то маска из маковых лепестков. Я пришел домой, зубы мои неудержимо стучали, и меня тут же отправили в постель.

Шел пятый час дня бабьего лета. Уже раз пятнадцать-двадцать после полудня горничная Сандра плотно сжав губы, отходила от кухонного окна, смотревшего на озеро. На сей раз, отходя, она рассеянно перевязала тесемки фартука, затянула их, насколько позволяла ее неохватная талия. Затем вернулась к эмалированному столу и опустила свое заново облаченное тело на сиденье напротив миссис Снелл. Та, закончив уборку и глажку, пила чай, что обычно и делала перед походом к автобусной остановке. Миссис Снелл сидела в шляпе. В том же интересном уборе из черного фетра, что носила не просто все лето напролет, но три последних лета напролет — и в жару, какой не помнили старожилы, и в жизненных неурядицах, над множеством гладильных досок, над рукоятками десятков пылесосов. Изнутри от шляпы еще не оторвалась этикетка «Хэтти Карнеги» [69] Хэтти Карнеги (Генриетта Каненгейзер, 1886–1956) — американский модельер женской одежды и головных уборов, ее марка была популярна в 1930- 1960-х гг. — она выцвела, но, можно сказать, не покорилась.

— Не собираюсь я из-за этого волноваться, — объявила Сандра уже в пятый или шестой раз, как миссис Снелл, так и самой себе. — Я все решила и волноваться не стану. К чему?

— Вот и правильно, — сказала миссис Снелл. — Я бы не стала. Вот честное слово. Достань мне сумочку, дорогуша.

Кожаная сумочка, крайне вытертая, но со столь же внушительной этикеткой, как и на шляпе миссис Снелл, лежала на буфете. Сандра до нее дотянулась, не вставая. Подала над столом миссис Снелл, а та открыла и вытащила пачку ментоловых сигарет и книжицу спичек из клуба «Аист».

Миссис Снелл закурила, поднесла чашку к губам, но тут же отставила на блюдце снова.

— Если он поскорее не остынет, я опоздаю на автобус. — Она глянула на Сандру, которая затравленно пялилась куда-то на медные кастрюльки, выстроенные у стены. — Хватит волноваться, — велела миссис Снелл. — Какой смысл волноваться-то? Либо он скажет ей, либо нет. Вот и все. Что проку волноваться?

— Я и не волнуюсь, — ответила Сандра. — Еще чего не хватало — волноваться. Да только сбрендить можно, как этот пацанчик по всему дому крадется. Его ж не слышно, знаете. То есть, его, знаете ли, никому не слышно. Я тут как-то на днях фасоль чистила — вот за этим самым столом, — так чуть на руку ему не наступила. Он под самым столом и сидел.

— М-да. Я б не волновалась.

— То есть, при нем каждое слово взвешивать надо, — сказала Сандра. — Сбрендить можно.

— Все равно пить это не могу, — сказала миссис Снелл. — …Это же ужас. Если каждое слово взвешивать и все такое.

— Да сбрендить можно! Я серьезно. Вот я и хожу почти все время сбренженная. — Сандра смахнула с подола несуществующие крошки и фыркнула. — А пацанчику четыре года!

— И симпатичный такой пацанчик, — сказала миссис Снелл. — Моргалки эти карие какие-то.

Сандра снова фыркнула.

— Нос у него вырастет, как у папаши. — Он поднесла к губам свою чашку и отпила без всяких хлопот. — Уж и не знаю, чего им взбрендило сидеть тут целый октябрь, — недовольно вымолвила она, опуская чашку. — То есть ни один же к воде и близко не подходит. Она не купается, он не купается, пацанчик не купается. Никто теперь не купается. Даже на этой лодке своей полоумной не плавают. Уж и не знаю, зачем на нее столько денег выкинули.

— Не понимаю, как ты его пьешь. Я даже отхлебнуть не могу.

Сандра яростно пялилась в стену.

— Хорошо б назад в город. Я не шучу. Терпеть не могу это место полоумное. — Она враждебно взглянула на миссис Снелл. — Вам- то хорошо, вы тут весь год живете. Жизнь у вас тут, общество и все такое. Вам-то все равно.

— Нет, пусть ошпарюсь, но выпью, — сказала миссис Снелл, поглядев на часы над электроплитой.

— А вот вы бы как поступили на моем месте? — неожиданно спросила Сандра. — То есть, ну вот как? По правде.

В такого рода вопрос миссис Снелл скользнула, точно в горностаевую шубу. И тут же разжала хватку на чашке.

— Ну, во-первых, — сказала она, — я б не волновалась. Я бы вот чего сделала — огляделась бы хорошенько, может, где…

— Да не волнуюсь я, — перебила ее Сандра.

— Я знаю, только я бы вот чего: я бы просто себе…

Распашная дверь из столовой хлопнула, и в кухню вошла хозяйка дома Тяпа Танненбаум. Маленькая женщина двадцати пяти лет, почти безбедрая, с бесформенными, бесцветными секущимися волосами, заткнутыми за очень крупные уши. Одета она была в джинсы по колено, черную водолазку, носки и мокасины. Если не брать во внимание шутовскую кличку и общую некрасивость, Тяпа — в смысле запоминающихся навсегда лиц, неумеренно восприимчивых, неброских — была женщиной поразительной и совершенной. Она сразу подошла к холодильнику и открыла дверцу. Заглянула внутрь, расставив ноги и уперев руки в колени, и присвистнула — немузыкально — сквозь зубы, отметив такт вольным покачиванием зада из стороны в сторону. Сандра и миссис Снелл не раскрывали ртов. Последняя не спеша загасила сигарету.

— Сандра…

— Да, мэм? — Сандра настороженно смотрела мимо шляпки миссис Снелл.

— А маринованных огурцов у нас не осталось? Я хочу принести ему огурец.

— Он их съел, — осведомленно отрапортовала Сандра. — Съел их все вчера, перед тем, как спать. Там только два и оставалось.

— А. Ладно, я куплю, когда буду на станции. Думала, смогу выманить его из лодки. — Тяпа захлопнула холодильник, подошла к окну и выглянула на озеро. — Нам еще что-нибудь нужно? — спросила она, не поворачиваясь.

— Хлеба только.

— Я оставила ваш чек на столе, миссис Снелл. Спасибо.

— Хорошо, — сказала миссис Снелл. — Слыхала, Лайонел сбежать собрался. — Она коротко рассмеялась.

— Да уж точно похоже на то, — ответила Тяпа и сунула руки в задние карманы.

— Ну, далеко- то не сбежит, — произнесла миссис Снелл, снова хмыкнув.

У окна Тяпа чуть шевельнулась, чтобы не стоять совсем спиной к столу.

— Не сбежит, — сказала она и заправила прядку за ухо. После чего прибавила — чисто для сведения: — Он с двух лет сбегает из дома. Только не очень старается. По-моему, дальше всего он ушел — по крайней мере, в городе — до Променада в Центральном парке. Всего пару кварталов от дома. А наименее далеко — или ближе всего — до дверей подъезда в нашем доме. Задержался, чтобы с отцом попрощаться.