Джером Сэлинджер - Собрание сочинений

В апреле 1944 года я был среди примерно шестидесяти американских срочнослужащих, проходивших довольно специализированную тренировочную подготовку к Высадке; этот курс британская разведка проводила в Девоне, Англия. Припоминая сейчас, я думаю, мы были довольно уникальны, все шесть десятков, потому что среди нас не было ни единого компанейского парня. Все мы, по сути, любили писать письма, а если когда и заговаривали друг с другом не по служебной надобности, то лишь попросить чернильницу, если кому не нужна. Когда мы не писали письма и не сидели на занятиях, каждый занимался своим делом. Мои дела в ясные дни обычно водили меня живописными кругами по окрестностям. А если шел дождь, я, как правило, сидел там, где посуше, и читал книгу — часто всего в одном топорище от стола для пинг-понга.

Тренировочный курс длился три недели и завершился в субботу, весьма дождливую. В семь вечера группе полагалось сесть на поезд до Лондона, где, по слухам, нас должны были приписать к пехотным и воздушно-десантным подразделениям, собиравшимся ко Дню Д. К трем часа того дня я упаковал в вещмешок все пожитки, включая противогазную сумку, набитую книгами, которые привез с Той Стороны. (Сам противогаз я украдкой выбросил в иллюминатор «Мавритании» [71] «Мавритания» — пассажирский лайнер компании «Юьюнард», водоизмещение 36 655 т. Построен в 1938 г., пущен на слом в 1965-м. В конце Второй мировой войны перевозила американские и канадские войска в Европу. несколькими неделями раньше, совершенно четко осознавая, что если враг и пустит газ, напялить эту хреновину я все равно не успею.) Помню, я очень долго стоял у окна в торце нашего куонсетского барака из гофры, глядя на косой унылый дождь, и мой указательный палец подергивался — пусть еле заметно, — словно лежал на спуске. За спиной я слышал такой некомпанейский шорох множества авторучек по бланкам полевой почты. [72] Во время Второй мировой войны для корреспонденции впервые использовался способ микрофотографирования: письмо писали на особом бланке, переснимали на микропленку и вновь увеличивали перед вручением адресату. Вдруг вполне бесцельно я отошел от окна и надел дождевик, кашемировый шарф, галоши, шерстяные перчатки и форменную пилотку (последнюю, как мне говорят до сих пор, я носил особым манером, слегка натянув на оба уха). Затем, сверив наручные часы с теми, что висели в уборной, я по мокрому булыжнику долгого склона спустился в город. На вспышки молний вокруг я внимания не обращал. На них либо есть твой личный номер, либо нет.

В центре — возможно, самом мокром районе городка — я остановился перед церковью почитать доску объявлений: быть может, конечно, из-за того, что мое внимание привлекли цифры белым по черному, но отчасти потому, что за три года в армии я приохотился читать доски объявлений. В три пятнадцать, утверждалось на доске, состоится репетиция детского хора. Я глянул на часы, затем снова на доску. К ней был прикноплен листок с именами детей, которых ждали на репетиции. Я постоял под дождем, дочитывая список, затем вошел в церковь.

По скамьям сидело с десяток взрослых, и кое-кто держал на коленях пары маленьких галош подошвами вверх. Я миновал их и уселся в первом ряду. На помосте, на трех плотных шеренгах обычных стульев расположилось человек двадцать детей — в основном, девочек, от семи до тринадцати. Хормейстерша, необъятная дама в твиде, как раз советовала им открывать рот шире, когда поют. Слыхал ли кто-нибудь, спрашивала она, о пичужке, которая смела бы петь свою чарующую песенку, не раскрыв сперва клювик широко-широко-широко? Очевидно, никто не слыхал. На нее смотрели ровно, тупо. Она же продолжала: ей хочется, чтобы все ее дети понимали смысл тех слов, которые поют, а не просто их талдычили, как глупенькие попугайчики. После чего она дунула в свой камертон, и дети, точно сборище малолетних тяжеловесов, как один подняли сборники гимнов.

Пели они без музыкального аккомпанемента — или, что будет точнее, без всяких помех. Голоса звучали мелодично и не слезливо — едва ли не до того, что несколько более верующий человек на моем месте без усилий пережил бы левитацию. Пара детишек помладше чуточку запаздывали, но придраться к ним за такое могла бы разве что маменька композитора. Этого гимна я никогда не слышал, но надеялся, что куплетов в нем — десяток, а то и больше. Слушая, я рассматривал детские лица, однако наблюдал преимущественно за одним — лицом девочки, сидевшей ко мне ближе всех, на крайнем стуле в первом ряду. Ей было лет тринадцать, уши закрыты прямыми пепельными волосами, изысканный лоб и искушенные глаза, которые, решил я, запросто могли оценивать аудиторию. Ее голос отчетливо выделялся из хора — и не только потому, что она сидела ближе. Она лучше всех брала верхние ноты, ее голос звучал приятнее прочих, увереннее — и машинально вел за собой остальные. Казалось, юную даму, меж тем, утомляют собственные певческие способности, а быть может — просто время и место; дважды между куплетами я замечал, как она зевает. Зевок был очень дамским — с закрытым ртом, но не заметить было невозможно: ее выдавали крылья носа.

Едва гимн допели, хормейстерша пустилась излагать свои воззрения на тех людей, которые не способны не шаркать ногами и держать рты на замке во время проповеди. Я сообразил, что певческая часть репетиции окончена, и, пока неблагозвучный голос хормейстерши не успел вполне разрушить волшебство детского пения, я встал и вышел из церкви.

Дождь припустил сильнее. Я прошел по улице и заглянул в окно зала отдыха «Красного креста», но солдаты толпились у кофейной стойки в два-три ряда, и даже сквозь стекло я слышал, как в соседнем зале щелкают шарики пинг-понга. Я перешел дорогу и заглянул в чайную для гражданских — там была только средних лет официантка: судя по ее лицу, у посетителя она предпочла бы сухой дождевик. С вешалкой я обошелся как можно учтивее, сел и заказал чай и тост с корицей. Впервые за весь день я с кем-то заговорил. Затем обшарил карманы — включая дождевик — и в конце концов отыскал пару старых писем, которые можно было перечитать: одно от жены, где рассказывалось о том, как испортилось обслуживание в «Шраффтс» [73] «Шраффтс» — сеть кондитерских одноименной шоколадной компании, основанной Уильямом Шраффтом в 1861 г. Закрылась в 1984 г. на 88-й, другое от тещи, где та просила меня прислать ей кашемировой пряжи, если у меня получится выскочить из «части».

Не успел я допить и первой чашки, как зашла та юная дама, которую я рассматривал и слушал в хоре. Волосы у нее все вымокли, меж прядок торчали уши. С ней был очень маленький мальчик, наверняка брат, и она сняла шапочку с его макушки двумя пальцами, словно лабораторный образец. Ряды замыкала квалифицированная на вид женщина в мятой фетровой шляпе — видимо, гувернантка. Девочка из хора, снимая на ходу пальто, подошла к столику — с моей точки зрения, выбранному удачно, поскольку стоял он футах в восьми-десяти прямо передо мной. Они с гувернанткой сели. Мальчуган — лет пяти — садиться был пока не расположен. Он выскользнул из своего бушлатика и кинул его рядом; затем с невозмутимой физиономией прирожденного сорвиголовы принялся методично досаждать гувернантке, придвигая и снова отодвигая стул и наблюдая за ее лицом. Та, не повышая голоса, два-три раза велела ему сесть и, в сущности, прекратить валять дурака, но угомонился он, лишь когда заговорила сестра: только после этого копчик его упокоился на сиденье. Затем мальчуган немедленно схватил салфетку и накрыл ею голову. Сестра сняла салфетку, развернула и положила ему на колени.