Михаил Левитин - Богемная трилогия

— Что с вами будет? — спрашивал он Игоря. — С тобой, с Наташей? Миша хотя бы в чужой стране, он вынужден бороться за себя. А вы? Вас же можно брать голыми руками, вы не защищены.

— Почему ты ничего не умеешь? — кричал он Наташе.

— Папа, ты сам говорил, что женщины не должны заниматься ничем, кроме дома.

— Но ты и домом не занимаешься, я окружил тебя поварами, тетками, прислугой, твоя мать была тяжелым человеком, но, если надо, все умела делать сама. А ты все время бредишь, бредишь!

— Папочка, — Наташа заходила к нему с тыла, с какой-то только ей одной известной хитрой стороны. — Я вырасту, я научусь.

— У тебя уже муж, куда еще расти?

Она ласково начинала гладить его по голове, и после двух неудачных попыток отмахнуться отец замолкал. Он любил Наташу, но еще больше свое горе.

А она была — Наташа, ничья Наташа, нет, почему же ничья? Сначала — мамина, потом — братнина, потом — папина, теперь — Игорева. Она очень доверяла тем, кто ее любит, они не бросят ее одну, не допустят никаких перемен в сложной цепочке ее внутренней жизни, никогда не умрут, она давно решила, что, если уж суждено жить без Парижа, пусть лучше будет все как есть. А с тех пор, как появился Игорь…

Он так деликатно вошел в ее жизнь, будто знал эту жизнь наизусть, ничего не изменилось, только солнце сверкало ярче, когда она видела в окно, как он идет по саду и, на секунду остановившись у дерева, подпрыгивает, чтобы сорвать яблоко, но больше всего любила она подглядывать, когда он наклонялся и брюки его натягивались, плотно облегая ягодицы. Ей было стыдно, что она подглядывает за ним, он и без того принадлежал ей, но она подглядывала и подглядывала.

Этим переездом в Тифлис она не принесла ему счастья, но она хотела только хорошего, конечно же, теперь он уйдет от нее. А он все не уходил и не уходил. Кроме Саломеи, его все любили, она не ревновала, его нельзя не любить, и все ждала, когда же уйдет, а после того как он попытался оправдать перед ней маму, вообще поняла, что человека ничто не остановит, если поведет сердце, и здесь бессмысленно сопротивляться. Главное — не сделать ситуацию безнадежной, не вынуждать совершить поступок раньше времени, в чем оба будут потом каяться много лет.

Когда он объяснял ей что-то, не старалась вникнуть в суть, а только лихорадочно гадала, чем это грозит их счастью и скоро ли он намерен уйти.

— Ты, наверное, хочешь бросить нас? — стараясь выглядеть спокойно, спрашивала Наташа. — Мы, наверное, ужасно тебе надоели?

— Да ну тебя в задницу, Наташка! Как это вы могли мне надоесть? — И набрасывался, и начинал тискать ее и зацеловывать ребенка, а они, обе, не отвечали на ласки, а скорее прислушивались к ним, моля Бога, чтобы это длилось вечно.

У нее было много женихов, с самого детства для нее были заготовлены лучшие, среди них даже представители грузинских аристократических фамилий, им не зазорно было породниться с семьей такого уважаемого в Тифлисе человека, как ее отец, до побега матери репутация семьи считалась безупречной. И был двоюродный брат, тоже Миша, в детстве он не участвовал в играх, а стоял в стороне и смотрел на нее, она догадывалась, что ему нравится, и совершенно не знала, что надо делать. Позже он понял, что смущает ее, и всю жизнь приходил к ней только за советом — по любому вопросу: надо ли ему после архитектурного бросать Тифлис и уезжать в другой город, жениться ли на их соседке Гале Антохиной, какое имя дать первенцу?

Она отвечала на все вопросы, лишь бы он ее не спросил ни о чем больше. Он не входил в их компанию, просто двоюродный брат Миша, архитектор.

Она была занята Игорем настолько, что чувствовала способность совершить ради него подлость, и совершила: попросила брата в письме, чтобы часть денег из тех, что присылает отцу на семью, он прислал лично Игорю, потому что у Игоря нет никаких денег, у Игоря ничего нет, ей пришлось вчера пойти одной на бал в американское консульство, потому что ему нечего было надеть, и он предложил ей пойти одной и сослаться, что ему пришлось уехать по делам в Баку, а пока она будет танцевать на балу с красавцем торговым атташе, он останется дома в постели и начнет представлять, что это не атташе танцует с ней, а он, Игорь, и все любуются ими.

Она пошла на бал и почти плакала, когда ее пригласил торговый атташе, не зная, как объяснить этому любезному человеку свое состояние, она пыталась, но не могла представить, что с ней танцует Игорь.

Вот что такое нищета, она просит, очень просит прислать Игорю денег.

Наташа передала все точно, забыла только или не хотела писать брату, что, придя домой в первом часу ночи, дома Игоря не застала, постель была пуста, он вернулся под утро, расспрашивал ее о бале, очень смеялся и сказал, что тоже был на балу, но на таком, где никто не требовал от него фрачной пары.

По вечерам она думала о Париже.

— Тебе необходим шелковый свейтер, — сказала Франсуаза. — Только не жесткий, а мягкий, струящийся, и не узкий, в обтяжку, а широкий, ниспадающий, с отложным воротничком и завязывающимся пояском. Я видела такие на Сан-Мишель. Только будь внимательна и не спутай с подделкой под шелк, такое теперь и у нас случается, обманщиков вокруг много.

— Знаешь, Франсуаза, все так дорого, — робко пожаловалась Наташа. — Хлеб вздорожал в двести раз.

— Цвет лучше темно-фиолетовый, — продолжала Франсуаза. — А вдруг нет, девочка, ярко-синий пойдет тебе больше?

— И масло в шестьдесят, — вздохнула Наташа. — И подштанников у Игоря нет.

— Каких еще подштанников? — возмутилась Франсуаза и потом долго, очень долго не приходила.

«Трактат о сплошном неприличии» он прочел ей в саду под вечер, за кособоким деревянным столиком, размахивая огрызком химического карандаша, который слюнил в поэтическом раже так, что к концу чтения язык его сделался уже совершенно фиолетовым.

«Все одно сплошное бзы-пы-зы. Теперь на рынке не ум, не безумие даже, а просто БЗЫпыЗЫ. Третий том всемирной истории».

Она слушала и смеялась, но почему-то все время оглядывалась — не подслушивает ли отец или соседи, эти неугомонные блюстители нравственности, а она сама слушает или подослана следить за ним, а он читает ей запретные строки, не предполагая, что она способна донести на него? Хорошо, что он читает ей первой, ей, а не своим друзьям, Илье и Кручу, которых он считал самыми талантливыми людьми на свете, а она самыми невыносимыми. Хотя почему первой? Возможно, он прочел им это раньше.

В тот вечер в саду, когда он читал ей всю эту невообразимую чепуху, Наташа окончательно поняла, что вышла замуж не за праздношатающегося атлета, не за тифлисского безработного, а за поэта, который видит мир по-своему. Она не могла так видеть, не могла стать его мозгом, зрачком, сердцем, а это значит, что он уйдет, обязательно уйдет, исчезнет, провалится в какую-то грандиозную яму вымысла, а они останутся вдвоем с Танькой даже без возможности предположить, где его искать, куда он делся. Она слушала трактат о сплошном неприличии, и ей стыдно было, что столько времени она отобрала у него зря, он должен был писать, а она позволяла ему искать возможности заработка. Да, конечно, сама она не сумела бы прокормить семью, но есть Миша в Америке, есть папа, и, в конце концов, всегда можно одолжить. Вот Миша Калашников, солидный человек архитектор, он влюблен в нее, можно попросить у него большую сумму.