Игорь Черницкий - Ай эм эн экта!

— Ложись! Ложи-и-ись, ядрена-матрена!

Все вдруг смолкло, женщины как по команде обернулись на меня, администраторша медленно, точно в рапиде, слезла со стула, а кассирша положила трубку. И тут в звенящей тишине я дрожащим голосом, но достаточно громко, с точным посылом и дикционно четко, используя трагическую модуляцию, произнес:

— Зина! Жена моя! Что с тобой?!

— Никита, милый, приехал!.. — тут же сориентировалась Зина.

Женщины расступились, и она бросилась ко мне на шею. По-моему, это были самые жаркие и искренние объятия за все время нашего знакомства. Слезы сами потекли у нее из глаз, она затряслась всем телом, и я прижал ее к своей широкой груди еще крепче. Женщины смотрели на нас с таким пониманием и сочувствием, что у меня вдруг у самого комок встал в горле и захотелось броситься обнимать их всех подряд, включая золотую администраторшу и окольцованную кассиршу.

Наконец Зина оторвала от моей в момент изрядно промокшей футболки лицо, блестящее, с потеками туши на щеках, и обратилась к только что бесновавшейся, а сейчас почтительно замершей толпе:

— Муж приехал… Год почти не виделись.

Кто-то из женщин всхлипнул, или это уже я сам по-режиссерски доиграл сцену и мне послышалось. Впрочем, от этих наивных лысух струилась такая теплая радость за нас, такая по-детски добрая энергия, что душа моя была готова выпрыгнуть от счастья и ощущения мировой гармонии. Но все же я ее взнуздал, дабы она не взлетела слишком высоко, а вместе со мной поднялась под крышу гостиницы в мой более чем скромный номер. Я нежно поцеловал Зинулю, размякшую и размокшую на моей груди, в висок, взял ее за плечи и повел к лифту. Когда за нами захлопнулись двери и кабинка, вздрагивая, понесла нас наверх, Зина кротко подняла на меня заплаканные очи, и мы вдруг расхохотались.

— Представляешь, настригли их больше, чем нужно, — смеялась Зина, кончиками пальцев растирая под глазами тушь. — Этих итальяшки отказались снимать и платить не хочут. Черт меня дернул с площадки раньше всех приехать… Но ты — актер! Ох, актер! Ты — глыба. Не-е, когда-нибудь я тебя на роль пристрою, — она выразительно подняла палец. — На ролищу!

Шампанское мы пили прямо из горлышка, поочередно вручая друг другу тяжеленькую бутылку, и это придавало нашей любовной сцене особую неистовость, этакий средневековый варварский шик. Кроме того, сам по себе сей исходящий реквизит был достаточно изыскан и прохладен, чтобы облагораживать и слегка остужать безудержную страсть, с которой сплетались наши тела на скользящих крахмальных простынях. Я в своем амплуа нео-казановы был на такой высоте, что куда там Майклу Дугласу с его «Основным инстинктом». Но и Зина, друг «Самсунг», Зина-мазина была великолепна. У тебя, наверное, сложилось о ней впечатление как об особе грубой, неотесанной? О, как ты не прав! Прежде всего, как любовница онапрофессионал экстракласса. Она тебе не разляжется — давай, дескать, утешай. Она сама творит, творит любовь, творит мужчину. Когда ее руки, слегка прижимая, поглаживают мои напряженные мускулы — шею, плечи, грудь, небольно вонзают ноготки в ягодицы, мне кажется, что она меня лепит, создает, и я чувствую себя колоссом, полубогом, наделенным силой неземной. И как легко я вздымаю ее белокожее, упругое тело, покрываю поцелуями трепещущий живот, крепкими руками обхватываю бедра и скольжу наверх, наверх, туда, где можно задохнуться меж двумя белоснежными холмами. Еще, еще… Не спеши-и-ить! Едва сдерживаюсь, чтобы не впиться зубами в розовый сосок. Вот она, эта минута, ради которой стоит жить и умереть — и умирают, гибнут в смертельном поединке, — минута, ради которой, в конце концов, пишут романы, бросаются в бой и покоряют вершины, минута, ради которой стоит родиться мужчиной.

Счастливая сила, едва сдерживаемая мною, вот-вот оторвет меня от земли, и я еще крепче прижимаю Зину, дабы вместе подняться над этой глупой, бесплодной суетой…

В самый кульминационный момент раздался стук в дверь. Конечно же, мы не сразу его услышали, а уже после всего, когда он повторился настойчиво несколько раз и наконец затих.

— Вот жлобиха! — возмутилась Зина. — Европейский культур-мультур.

Я припал к горлышку бутылки: с таким приспособлением легче было сыграть наив, дескать, я родился, удивился — так и остался. Сделал несколько глотков и как можно равнодушнее спросил:

— А кто это, как ты думаешь?

— Это как ты думаешь?! — еще больше возмутилась Зина. — Не строй из себя рыцаря, пожалуйста. Воображаешь, я не догадываюсь, что ты успел уже эту римскую проститутку подцепить?

— Бог ты мой, о ком ты так нелестно?

— О Франческе, о ком же еще?

— Глупенькая, — я поднес к ее ротику горлышко бутылки, — у меня с ней могут быть исключительно деловые отношения, я же в языках ни бум-бум.

— Зато ты другим местом бум-бум. — Зина сопроводила свои слова действием руки, от которого мне пришлось ойкнуть и перевернуться на живот, чуть-чуть разлив шампанское по подушке. — Твой язык ее как раз не интересует.

— Может быть, она хотела договориться об оплате. — я не слишком талантливо продолжал изображать целомудрие.

Зина выхватила у меня бутылку и поднесла к алым губкам:

— С нашими актерами я об оплате договариваюсь.

После паузы я залепетал:

— Кстати, Зинуля, я все хочу тебя спросить — быть может, это нескромно с моей стороны, но ты так давно знаешь меня… я думаю, ты не осудишь, в конце концов оценишь мою искренность… я всегда был с тобой откровенен… сейчас такая жизнь, что только в верных друзьях можно найти опору… не имей, как говорится, сто…

— Я попробую, — сделав крупный глоток, проговорила Зина.

— Что? — удивился я.

— Попробую повысить твою дневную ставку на сто баксов.

— То есть — триста?! — возликовал я.

— Но это, как говорил вождь мирового пролетариата, архисложно. За это мне придется половину этой ночи провести с Лучано.

— Кто такой Лучано?! — я приподнялся на локтях и приготовился сыграть Отелло.

— Продюсер.

— Он здесь?

— Да. В люксе на третьем. Сейчас скока времени?

Я взял со стола часы:

— Как раз полночь. Десять минут первого.

— В два я уйду, — решительно заявила Зина. — Сигарета есть?

— Зизи, ты — мой бог! — воскликнул я, прошлепав босыми ногами к джинсам, брошенным на стул. — Понимаешь, моей Наташке, доцюле…

— Я все понимаю, — грустно сказала Зина, выхватывая из пачки сигаретку.

Она действительно все понимала, все и всегда. Господи, почему я не мог на ней жениться? Не знаю. Все воображал себя рядом с Настасьей Кински. Зина хотела нормальной семьи, детей? Конечно, хотела. Однажды она как бы в шутку сама сделала мне предложение. Я глупо, бездарно сыграл удивление — вытянул морду, как дурак, и она тут же поспешила рассмеяться, неловко пряча смущение: «Да не пугайся ты — я пошутила!»