Меджа Мванги - Неприкаянные

Майна смущенно почесал затылок. Он не ожидал такого поворота событий.

— Всему приходит конец, — сказал он притворно-беззаботным тоном.

Что правда, то правда, подумал Меджа. Всему приходит конец. Кончилась тайная война с Боем, а вместе с ней и их райская жизнь. Навсегда. Опять они без работы. Скоро их отвезут обратно в трущобы. Нет у них больше хижины, нет своего очага, пет муки и сладковатого молока, пет пыльных вонючих тюфяков и нет Боя. Даже Боя. Теперь, накануне отъезда, Меджа понял, что ему будет не хватать старика. И приказчика. Не услышит он больше их грубых шуток.

Майна тоже глубоко задумался. Ему, как и Медже, и в голову не пришло просить у хозяина милости. Они не рассчитывали на его снисхождение. Хорошо еще, если он не изобьет их перед тем, как отвезти в город. Зачем напрашиваться на побои? Мало разве того, что они теперь безработные?

— Ну, что будем делать? — спросил Меджа.

Майна оживился.

— Будем укладывать вещи, — сказал он, направляясь к хижине. В дверях он остановился и осмотрелся кругом. Вот его постель, а точнее, логово. Другого названия этой груде тряпья не придумаешь. А это — постель Меджи. Она ничуть не лучше. У двери — полка с немытой, по обыкновению, посудой.

— А что, собственно, укладывать? — Майна засмеялся.

Меджа вошел следом и стал рядом с ним. Окинув взглядом комнату и не найдя ничего необычного, недоуменно спросил:

— Чего ты смеешься?

— Никак не придумаю, с чего начать сборы.

Майна нагнулся и выкопал из земли под полкой свои сбережения. Сосчитал деньги раз, потом другой и забросал ямку мусором.

— Сто пятьдесят пять шиллингов восемьдесят пять центов, — объявил он. — А у тебя?

Меджа присел к очагу, откатил камень и извлек из земли баночку из-под какао. В ней было сто семьдесят девять шиллингов пятнадцать центов. Взяв деньги, Меджа не потрудился положить камень на место.

— Так и оставишь свой филиал международного банка открытым? — спросил Майна.

— Так и оставлю.

— Что-нибудь еще возьмешь?

Меджа огляделся по сторонам и покачал головой.

— Нет.

— Даже свою любимую кружку оставляешь?

— Отдай ее Бою. На память обо мне.

Майна нахмурился. Взял жестяную кружку с полки. Больше она уже не понадобится. Кончились ужины. Он с силой бросил ее на пол и стал топтать ногами, пока она не расплющилась.

Они вышли, оставив дверь распахнутой настежь. Пусть деревенские собаки заглянут в хижину и убедятся, что там никого не осталось.

Возле дома, на дороге их поджидал хозяйский автомобиль с прицепом для багажа. Мотор был уже включен. Увидев, что у парней никаких вещей нет, хозяин, не сказав ни слова, вышел из машины и отцепил повозку.

Когда машина выехала на шоссе, Меджа обернулся и поглядел на усадьбу. Ветряк по-прежнему махал своими крыльями и поскрипывал. И без этого скрипа ему будет скучно. Как-никак и ветряк и Меджа тащили на себе одно и то же бремя! Оба трудились до изнеможения, добывая из ручья воду, оба охали и скрипели. И без этого вот ведра будет скучно. Стоит оно, полное воды, посреди газона, на том месте, где его оставил Меджа, услышав зав хозяина. Ждет, когда его поднимут за дужку и заставят снова курсировать между цветочными клумбами и ручьем. Вид этой жесткой металлической дужки вызывал у Меджи знакомые ассоциации. Он припомнил звуки музыки — такие прохладные и тихие, — доносившиеся из хозяйского дома, в то время как он, изнывая от жары, работал на газоне; вспомнил резкий, нудный, повелительный голос Боя, звавшего Майну; вспомнил, какую уйму воды он перетаскал с ручья. Его спина и плечи стали теперь сильными и крепкими, а ноги — тугими и упругими, как стальные пружины.

Он хотел взглянуть на свои мозолистые ладони и разжал пальцы; в руке у него оказались деньги, которые он забыл положить в карман: измятые бумажки и монеты, отливавшие тускло-серым металлом.

Машина, набирая скорость, покатила по направлению к городу.

Меджа сидел на краю вонючей канавы. Редкие прохожие, погруженные в свои каждодневные заботы, не обращали на худого долговязого юношу никакого внимания. Но от острого, пытливого взгляда Меджи не ускользало ничто. Он одинаково внимательно следил и за оборванными нищими, медленно, точно призраки, проплывавшими мимо него, и за деловитыми упитанными чиновниками, морщившими носы от смрада грязных закоулков. Следил и сравнивал.

Однако любопытство Меджи было праздным. Он но испытывал ни жалости к нищим, ни зависти к чиновникам. Слишком хорошо он знал мир оборванцев, чтобы жалеть их, и слишком хорошо представлял себе мир толстопузых, чтобы завидовать их положению. Дна года изучал он человеческую натуру и теперь не сомневался в том, что иной нищий при удобном случае может оказаться не меньшим, если не большим, подлецом, чем богач. С тех пор как Меджа перестал работать у белого фермера и израсходовал все свои сбережения, он много скитался, много видел разных людей. С нищими ему приходилось и разговаривать, и есть, и спать, и драться. Все их жалкие помыслы, все их страхи были ему известны. Он испробовал много различных занятий. И предпринял еще одну попытку найти постоянную работу, пройдя через все те унижения, которым впервые подвергался после окончания школы. И наконец убедился — более, чем когда-либо, — что место получить невозможно. Он оставил все надежды и решил привыкать к положению безработного. Потребовалось немало мужества и немало уговоров со стороны Майны, чтобы вернуться в трущобы.

— Что делать, Меджа. У тебя только один путь: либо домой, в деревню, либо на городские задворки. Не можешь же ты болтаться между небом и землей.

Меджа молчал.

— Хочешь вернуться домой?

Меджа покачал головой. О возвращении в деревню он пока не думал. Нет. Ехать домой, не найдя работы, не имело смысла.

— Может, встретим еще какого-нибудь Боя, который предложит нам работу, — сказал Майна, хотя и был уверен, что мечта эта несбыточна. — Ты же сам говорил, что надо беречь то, что имеешь, а именно — жизнь. Поправятся еще наши дела.

Так они и осели на той же улочке, куда впервые пришли немногим более двух лет назад. Только теперь стали взрослее и умнее. Меджа набрался житейского опыта. Он понял, к примеру, что, в какой бы среде ты ни оказался (даже в компании нищих), всюду найдутся охотники командовать тобой и нет никакого расчета водить с ними дружбу. Так же, как не было расчета раздражать приказчика.

Сидя на краю канавы и наблюдая жизнь, Меджа ни о чем определенном не думал. Он желал только одного: чтобы побыстрее пролетело время и настал тот день, когда он либо получит работу, либо умрет. И не так уж важно, если он умрет раньше, чем получит работу. Важно лишь то, что скоро придет Майна и принесет чего-нибудь поесть, а это будет весьма кстати, ибо голод дает себя знать. Чтобы убить время, Меджа болтал ногами. И сравнивал разные типы людей, проходивших мимо.