Пэт Конрой - Обрученные с Югом

16 июня 1969 года произошло несколько не связанных между собой событий. Я узнал, что моя мать некогда была монахиней католического ордена Святого Сердца. Автофургон фирмы «Атлас» для перевозки мебели дал задний ход и подъехал к единственному на нашей улице особняку XIX века, расположенному через дорогу от нашего дома. Двое сирот подошли к воротам приюта Святого Иуды, что на Брод-стрит, за собором. Газета «Ньюс энд курьер» сообщила, что на Ист-Бэй-стрит возле дома Ратлиджей-Беннетов во время облавы задержано несколько человек с наркотиками. Мне было восемнадцать лет, и у меня была репутация тугодума. Я не сумел почувствовать тектонических толчков, которые предвещали, что история моей жизни пришла в движение и начала развиваться помимо моей воли. Только через много лет я усвоил, что судьба может настигнуть, вонзить в тебя окровавленные когти, а когда ты обернешься, желая посмотреть ей в глаза, она прикинется мебельным фургоном, сиротским приютом, облавой на наркотики. Если б я знал тогда, что мне предстоит, я никогда не понес бы коробку с вафлями новым жильцам через дорогу, ни словом не обмолвился бы с сиротами, не стал бы знакомиться с двумя учениками, которых выгнали из школы «Портер-Гауд» и быстренько зачислили на последний год в нашу, «Пенинсулу».

Но судьба крадется за тобой на мягких кошачьих лапах, неотвратимая и кровожадная. В момент рождения, когда мать берет тебя на руки, уже предопределен момент твоей смерти — самим строением только что произведенных на свет клеток. Мать передает тебя на руки отцу, и он ласково щекочет твой животик, в котором со временем заведется раковая опухоль, и заглядывает тебе в глазки, где уже имеются затемнения, которые превратятся в меланому. Отец похлопывает тебя по бочку, где расположена печень, в которой со временем заведется цирроз, прислушивается к подкожному току крови, избыток сахара в которой обернется диабетом, и восхищается формой твоей головки, мозг которой будет разрушен ударом инсульта. Отец ловит стук твоего сердца, а оно, истерзанное страхами, унижениями, несправедливостями, однажды взорвется в груди, как звезда, чтобы возвратить Вселенной свой свет. Смерть живет в каждом из нас, она запускает таймер в миг нашего рождения и, отмерив срок, является в назначенный час.

Тем июньским утром я проснулся в четыре тридцать, оделся, на велосипеде проехал к северному побережью Колониал-лейк, где в темноте стоял грузовик со свежими номерами «Ньюс энд курьер» и дожидался меня. Я брал толстые пачки газет, туго перетянутые резиновыми ремнями, и засовывал в объемистую сумку, которая висела у меня через плечо. Я все делал быстро и ловко. Вот уже три года я развозил газеты. В свете фар виднелся затылок Юджина Хаверфорда, он записывал то ли адреса новых подписчиков, то ли жалобы старых. Юджин закуривал уже вторую сигару за утро, его дыхание доносило до меня запах бурбона «Четыре розы». Хаверфорд полагал, что запахом сигар можно перебить запах виски, которое имел обыкновение пить с утра пораньше.

— Примет, Лео, мой глубокоуважаемый чарлстонский друг! — сказал мистер Хаверфорд. Говорил он так же медленно, как двигался.

— Здравствуйте, мистер Хаверфорд.

— У меня для тебя два новых подписчика. Один на Гиббс-стрит, другой на Саут-Бэттери. — Он вручил мне две бумажки с адресами, написанными крупными буквами. — И еще есть одна жалоба. Эта чокнутая с Легар-стрит утверждает, что не получала газет всю неделю.

— Мистер Хаверфорд, я отдаю ей газету прямо в руки. Только она все забывает.

— Столкни ее с крыльца — и дело с концом. Из всех подписчиков только она жалуется на тебя.

— Она живет одна в таком большом доме. Ей очень страшно. Думаю, ей скоро понадобится помощь.

— Откуда тебе это известно, мой почтенный друг?

— Я всегда присматриваюсь к клиентам. Это часть моей работы.

— Наша работа — доставлять новости со всего света к их порогу! Не так ли, мой почтенный друг?

— Да, каждый божий день, сэр.

— Опять мне звонила твоя инспекторша из полиции. Я сказал ей то же, что и всегда: ты лучший разносчик газет, которого я встречал за тридцать лет своей работы. Я сказал ей, что нашей газете крупно повезло с тобой.

— Спасибо. Скоро срок моей пробации [3] Пробация — вид условного осуждения, при котором осужденный остается на свободе, но находится под надзором инспектора. закончится. И вам больше не будут звонить из полиции.

— Твоя старуха тоже звонит каждую неделю, прямо как иголка в жопу впивается.

— А вот мать, наверное, будет звонить вам до конца жизни.

— Но только не после того, что я ей сказал вчера. Тебе восемнадцать лет, Лео. Взрослый мужик, я так считаю. Твоя мать упертая зараза. Не в моем вкусе. Она спросила, хорошо ли ты справляешься со своими обязанностями. Так и спросила, между прочим. Знаешь, что я сказал ей, Лео? Слушай, что я сказал. Если б у меня был сын, сказал я, а его у меня нет, то я мечтал бы, чтобы он точь-в-точь походил на Лео Кинга. Точь-в-точь, до последней черточки. Так и сказал, слово в слово.

— Это не очень удачный ответ, мистер Хаверфорд.

— Лео, как можно быть таким наивным. Я устал повторять. Тебе в лицо плюют, а ты знай себе подставляешь другую щеку! Хватит, кончай с этим!

— Вы правы, сэр. Время моей наивности миновало.

— Ты же чарлстонец, черт подери!

Колеса заскрипели, грузовик мистера Хаверфорда тронулся с места и скрылся в темноте. Только в кабине, как светлячок, дрожал огонек сигары. Я сел на велосипед, приналег на педали.

Двигаясь на юг по Ратлидж-авеню, я клал свернутую в трубочку газету на веранду каждого дома, кроме дома Бербейджа Элиота, который славился своей скаредностью даже в прижимистом Чарлстоне. Газету Элиот брал у миссис Уилсон. Та прочитывала ее за завтраком, состоявшим из яйца всмятку, каши и ромашкового чая, а потом передавала газету скупому соседу, просовывая на заднее крыльцо его дома.

Я мог раскладывать газеты обеими руками. Повернув налево, выехал на Трэдд-стрит. Я напоминал жаждущего оваций акробата и жонглировал газетами направо и налево, пока ехал навстречу реке Купер и восходящему солнцу. Оно уже коснулось водной ряби в гавани и танцевало в ветвях карликовых пальм и черных дубов, готовясь залить улицы утренним пламенем. Адвокат Компсон Брейлсфорд обычно ждал меня во дворе фамильного особняка, окутанного прозрачной тишиной. Когда я проезжал мимо, он, в костюме из сирсакера, [4] Сирсакер — легкая жатая ткань в полоску. изящный, как штык швейцарского гвардейца, бросался мне навстречу, оставляя цепочку следов на подстриженной лужайке. Если я был в хорошей форме, газета уже летела в руки адвокату, когда он делал разворот. В то утро его движения были выверенными и точными, я тоже не подкачал, сделал бросок в нужный момент. Эта игра началась у нас случайно и повторялась каждый день, если только мистер Брейлсфорд не уезжал из города или погода не портилась так, что элегантный чарлстонский адвокат не выходил на улицу.