Эустакиу Гомиш - Любовная лихорадка

Первое движение, которое наблюдается на Руа Дирейта — это сумасшедшее хлопанье крыльями: в десять утра возле отеля «Европа» тысячи ласточек взлетают с задворок кафе, задевая за краснокирпичные стены, устремляясь в теплое, сухое, лазурное небо.

Воздух настолько чист, что можно разглядеть лошадь за несколько километров. Если смотреть издали, город похож на женщину, которая улеглась на склоне холма, расположенного между двумя равнинами. Деревья. Множество деревьев. Но преобладает каштановый цвет.

Бар

Барселос: У Жулиу Рибейру вышла в Сан-Паулу превосходная заметка о лихорадке.

Менделл: И что же он говорит?

Перейра: Что люди мало совокупляются, отсюда эпидемия. Что еще он может сказать?

Менделл: Или что они совокупляются слишком часто. А правда, что он пишет новый натуралистический роман?

Перейра: Да, ведь век подходит к концу. А роман должен умереть до начала нового столетия.

Менделл: Уже умер. Все сказано.

Перейра: И все познано. Последние крупные темы окончательно закрыты Толстым, Золя и Бальзаком.

Барселос: Ну тогда — за смерть романа! Вы убиваете людей, которые еще не родились. Наконец-то он идет… Элой, еще рюмку в кредит!

Бордель

Барселос падает в кресло и требует рома. Мадам Зила удивлена.

Зила: Рома? Напиться хочешь, маленький?

Барселос: Я в ужасном настроении. Был бы яд, выпил бы его.

Вокруг его шеи обвиваются жирные руки.

Зила: Ты прав, мальчик мой. Это город не для достойных людей. И жизнь наша тоже недостойная.

Барселос: Достойным людям везде плохо, мамаша. Везде одно и то же. Равнины, реки, моря. Однообразие, скука, мерзость.

Руки начинают поглаживать его.

Зила: Все становится хуже, мальчик мой. Посмотри на правительство. Или на мое заведение.

Париж

«Милая сестра!

Не показывай никому это письмо, ладно? Я провела несколько приятнейших часов в обществе Алена, в книжной лавке г-на Ашиля, где он служит. Г-н Ашиль нам нисколько не мешал. Он слеп на один глаз и не видит, что делается слева от него: потому-то его все время обворовывают. Ален отважно затащил меня за полку с многотомным „Ларуссом“, и мы поцеловались. А потом слегка прижал меня к груди. Но в этом ведь нет ничего плохого? Позже случилось непредвиденное: вошел Кавако и купил кулинарную книгу. Меня он не видел. Кулинарную книгу, представляешь! Я кое-что зарифмовала по этому случаю… на французском, разумеется. Не показывай никому это письмо, ладно?

Счастливо, Билота».

Дом Да Маты

Войдя на веранду, большой белый конь принес с собой приятный запах влажной земли. Он понюхал бумажные цветы, потоптал их и наконец съел. Анжелика, распознав в нем коня из своих видений, успокоила его при помощи люцерны и повела в гостиную. Сердце ее гулко билось. Погружая копыта в персидский ковер, конь, прекрасный видом, подошел к пианино и остановился. От его дыхания тихо зашевелились листы партитуры веберовского «Концерта». Чтобы фантазия была совершенной, Анжелика мгновенно разделась и, взяв коня за шелковистую гриву, увлекла его на лестницу, а потом на второй этаж.

Алвин лежал в постели и перелистывал «Иллюстрасьон», когда перед ним возникло послушное животное. Он вскочил на ноги, застыв в изумлении перед полной желания Анжеликой — казалось, она близка к безумию. Глаза были заведены под лоб, рука медленно погладила живот коня, затем его член.

Конь не испытывал смущения в этом царстве зеркал и мрамора, взгляд его выражал почти человеческое любопытство.

Лагерь

В присутствии Буффало Билла репортер Котрин испытал внезапную робость. Он колебался.

Котрин: Вас обвиняют в том, что вы украли этих лошадей. Может быть, это случайность?

Котрин не предполагал, что Билл — такой могучий здоровяк. Дело могло принять опасный оборот. Почему Барселос не предупредил?

Билл: Дружище, я не воровал никаких коней. При чем тут воровство? Просто табун коней живет одной жизнью с нами, пьет ту же воду, что и мы, ходит за нами везде. Вы ведь вольны передвигаться где хотите, никто вам не мешает, так?

Бар

Перейра: Бальзак и Золя создают не романы, а соборы. Соборы же стоят веками.

Фариа: Что вы имеет в виду? Что другие не могут создать соборы, похожие на эти?

Перейра: Наоборот. Несколько десятилетий, а может, и веков, человечество только и будет заниматься возведением подобных соборов.

Фариа: Вот как. Видно, что вы не читали манифеста Мореаса.

Бордель

Зила: Взгляни на мое положение. Я не могу оплачивать счета за газ.

Барселос: Думаешь, я жалуюсь, что денег нет? Ах, если бы все было так просто.

Зила: Что ты хочешь сказать? Пройдись по комнатам. Тихо, как в монастыре.

Барселос: Эпидемия пройдет, и все наладится.

Зила: Дело не в эпидемии. А в том, как люди друг к другу стали относиться. На этом городе лежит проклятие. Улицы полны разбойников. Все, что уважалось раньше, перестало уважаться. Даже хозяйки домов ведут себя как шлюхи. И как ты хочешь, чтобы здесь процветало почтенное заведение? Погляди на эту баронессу, о которой судачит весь город. Еще что-нибудь такое — и придется все закрыть.

Барселос: А ведь все, что нам нужно, матушка, — это чуточку воображения.

Париж

«Милая сестра!

Вчера мы были в Тулузе, на свадьбе нашей троюродной сестры Марии Бертран, урожденной Коштейра. Я не хотела ехать, но в конце концов уступила настояниям Фальяубера и дяди Теодорико, а также почтенных тетушек, которых возмущает моя вольная жизнь в Париже. Два дня я не появлялась у Ашиля, а Кавако все время придерживал меня за локоть, точно боялся, что я вдруг улетучусь. Сестра Мария некрасива, но зато приглашенные на свадьбу мужчины!.. Я почти что согласилась выйти замуж за одного из них. Там было человек шестьдесят — смотри и выбирай. На следующий день я встретила новобрачных на пути к церкви. Не понимаю, почему они медлят отправиться в свадебное путешествие. У Марии были темные круги под глазами.

Твоя Билота».

Дом Да Маты

Возбужденный конь решил облегчить задачу, раздвинув задние ноги. Голый Алвин, вернувшийся в кровать, удовлетворенно наблюдал, как Анжелика работает руками. Ему нравился этот приступ внезапной похоти. «Какой все же у нее здоровый вид», — отметил он, трепеща при виде ритмично дергающихся ягодиц. Орган коня заметно прибавился в размерах. В зеркалах отражалась вся сцена, нежная и жестокая одновременно. Алвин подумал, что скоро прыгнет на Анжелику и, ввиду тупости коня, преподаст ей урок настоящего животного обращения. Но вместо этого принялся рассказывать ей об одном старинном обычае польских крестьян.

Лагерь

Рыжая борода медленно шевелилась в такт движениям челюсти.

Котрин почувствовал, насколько здесь уважают Билла. «Вот первый из отверженных, который принуждает всех к молчанию», — отметил он про себя.