Анатолий Тосс - Фантазии мужчины средних лет

Мысль поразила меня. Я начал забывать параллельный мир – не потому что времени прошло много с тех пор, как я его покинул. Просто мне удалось воссоздать его здесь, в мире сегодняшнем, и оттого как бы подменить его в сознании. Зачем мне тот далекий, параллельный мир, когда точно такой же существует здесь, рядом, под рукой? Вот и получилось, что вчерашний, почти уже нереальный мир стал для меня скорее фантазией, сном, моей собственной очередной выдумкой.

Придя домой, я завалился на диван и лежал с закрытыми глазами, стараясь ни на что не отвлекаться, – раньше, вот так лежа, я думал над сюжетами своих книг, мне всегда требовалась тишина, уют дома и полная концентрация. Впрочем, сейчас я размышлял не над выдуманным сюжетом, а над вполне реальным: «Почему в параллельном мире было мало мужиков?» Я лежал и не мог найти ответа, ведь, находясь в нем, я, увы, никогда не интересовался его историей.

Аркадия вернулась поздно вечером, почти ночью, за окном, да и в комнате было темно – свет я так и не включил. Она подсела ко мне на диван, положила свою гибкую, прохладную руку мне на лоб.

– Все в порядке? Ты не простудился? – спросила она. Я покачал головой.

– А в чем тогда дело? – В голосе ее прозвучала забота.

– Скажи, – начал я медленно, – ты никогда не задумывалась над тем, что, разделяя людей на различные половые категории, мы создаем дополнительные бреши? Опасные бреши, которые впоследствии могут привести к катастрофе.

Она оторвала руку ото лба, прохлада исчезла.

– Какие бреши?

– Мы людей разделяем, – сформулировал я по-другому. – По новому признаку. Получается, что мы объединили национальности, расы, даже классовую напряженность сгладили. Но одновременно с этим создали новое разделение. Половое. Когда существовали только мужчины и женщины, всего два пола, то они притерлись друг к другу. В основном от взаимозависимости, как раз оттого, что выбора не было. Хочешь, не хочешь, а сосуществовать приходилось. Хотя тоже не без трений. Вспомни хотя бы Синюю Бороду или Кармен. Не говоря уже про Фаню Каплан и всех последующих феминисток.

Я помолчал, подумал.

– Сейчас по-другому. Сейчас выбора хоть отбавляй. А в результате может произойти катастрофа. Не сегодня, конечно, сегодня люди еще отвлечены, тешатся разнообразием. Но когда они угомонятся, успокоятся, то тогда… Могут начаться межполовые трения, даже межполовые междоусобицы. Года два-три – и мы запросто сможем в эту перепалку угодить.

Аркадия молчала. В темноте ее почти не было видно, лишь слегка очерченный силуэт. Почти что тень.

– Меньше, чем два, – наконец-то раздался ее голос, сейчас, в темной комнате он звучал глуховато. Я не сразу сообразил, о чем это она, переспросил. – Меньше, чем два года, – повторила плеврита и снова замолчала. Я тоже молчал, я ждал от нее пояснений, и она, наконец, заговорила.

– Я не хотела тебе рассказывать, не могла, я слово дала… Но ты ведь не чужой мне… – Она сбилась, потом снова продолжила: – Ты знаешь, у меня много друзей, подруг. В основном плевриты, так само как-то получилось. Из мира искусства, конечно, в основном из театров, многие, кроме того, в балете. Сам понимаешь, гибкость тела у нас особенная, руки, ноги, все остальное… – Я кивнул, я понимал. – Так вот, они мне рассказывают, что угнетают их всюду, эксплуатируют и вообще наживаются на них. И что везде одна несправедливость, которая требует действия. Решительного действия.

– Я ничего не понял, – признался я, хотя сердце у меня замерло. Я уже заранее знал, что этот разговор ничего хорошего не предвещает.

– Ты и вправду не понимаешь или притворяешься? – В ее голосе прозвучало раздражение. Первый раз за все время, что мы были вместе. Никогда прежде.

– Вправду, – честно сознался я.

– Ну, смотри, скажем, театр Станиславского. Девяносто процентов балетных – плевриты. А кто художественный руководитель балетной труппы?

– Кто? – ответил я вопросом на вопрос.

– Мужик, конечно. Из самого танцора, конечно, не получилось, а в худруки пролез. И директор – мужик. И главный хореограф. И везде так. И в Большом. И в драматических такая же ситуация. Ты на рожи главных режиссеров посмотри, противно станет, ведь одни типичные мужики.

– Почему противно? – удивился я.

Но Аркадию остановить уже было невозможно. Она разгорячилась, да так, что от ее прохлады ничего не осталось, хорошо, что в комнате был погашен свет и я не видел ее пылающих щек.

– Потому что везде одни мужики. Во всем искусстве. Ты телевизор включи, послушай, кто на сцене, поет, играет… про юмористов всяких я вообще не говорю.

Я кивнул, про юмористов я согласился, но она, похоже, в темноте моего немого согласия не разглядела. Поэтому пришлось ее перебить.

– Подожди, послушай, ты сама говоришь, что балетные в основном плевриты. Потому что у них фактура тела особенная, гибкость и прочее. Талант, иными словами. Но никто их за талант не упрекает, не завидует. Почему же тот факт, что мужики в юморном цехе хозяйничают, всех раздражает?

– Нашел что сравнивать – возмутилась Аркадия. – Наши балетные вкалывают до изнеможения, знаешь, какой труд тяжелый, сколько потов должно сойти, чтобы на хлеб заработать? Зря, что ли, в сорок лет на пенсию? Это тебе не анекдотики со сцены сбалтывать до старости.

В ее словах звучала ожесточенность.

– В тебе ожесточенности много. Откуда? Когда появилась? – удивился я.

– Ты не представляешь. – Она чуть сбавила напор. – Я каждый день жалобы слышу в нашем комитете. Я от каждой плев…

– Постой, – перебил я ее, я даже приподнялся на подушках от удивления. – В каком комитете?

Она замялась, сбилась.

– Ну, в общем, я не должна говорить… Это пока секрет… Но тебе, так и быть, скажу. Мы организовали комитет по защите прав плеврит. Ведь кругом несправедливости. Ты только посмотри. Вы, мужики, заполонили искусство, науку, бизнес, телевидение, газеты и прочее остальное. Практически все заполнили. Паучки, те, ясное дело, – государственные органы власти. Ты сам подумай, они всем распоряжаются. Силовые структуры тоже под их контролем. А возьми пчелок. Они где? Они вкалывают, тяжелым трудом занимаются. Именно, как пчелки. Хотя нас, плеврит, они тоже не любят, потому что завидуют сильно. Но они же тупые, потому что пчелки. А релятивисты… У них, знаешь, на буравчиков какие обиды? А огородники… А психи…

– А что психи?! – воскликнул я, уже сам с трудом сдерживаясь. – Психам-то чего? Им-то на что жаловаться!

– Да вот, видать, есть на что, – отмахнулась от меня Аркадия.

– Получается, что ты нас, мужиков, ненавидишь? Всех? – выдохнул я с ужасом.

Она помолчала, потом ее контуры приблизились, очертились.

– Почему всех? Не всех. Тебя, например, я люблю. Ты же мой, родной, любимый мужичонка. Мой собственный, мой хороший. И запомни, если что-нибудь начнет происходить плохое… ну, там, с остальными мужиками, я тебя в обиду не дам. Никому не дам. Ты же знаешь, у меня много возможностей. – Контуры приближались, потом склонились надо мной. – Хотя остальные мужики, конечно, душегубы и кровопийцы. Пока они мир под контролем держат, справедливости не жди.