Владимир Кунин - На основании статьи…

В одной руке Кирилл Петрович держал объемистый портфель своего соавтора по фильму «Уссурийцы», а в другой приподнятой — раскрытый советский заграничный паспорт.

Две камеры, склонив свои любопытные головки, разглядывали его и его паспорт, а две другие, приподнятые и развернутые в разные стороны, насквозь просматривали всю Шестьдесят седьмую улицу…

«Если эти камеры могли бы еще и стрелять, по мне наверняка уже полоснули бы очередью…» — невесело подумал Теплов.

— Фамилия? — по-русски, неожиданно спросили ажурные ворота.

— Теплов.

— Заходите.

Отвратительно заскрежетали открывающиеся ажурные ворота. Проходя на небольшую территорию Советского Союза в середине Нью-Йорка, Теплов негромко и раздраженно пробормотал:

— Хоть бы петли смазали…

— За все деньги надо платить, — неожиданно пожаловались ему ворота и с хриплым лязгом закрылись за его спиной.

Внутри, у дверей, его уже ожидал невысокий человечек с недобро настороженными глазами, в черном костюме, несвежей нейлоновой рубашке и тоненьком черном галстуке.

За его спиной был длинный, подковой изогнутый стол, на котором стояли мониторы всех камер слежения — и уличных, и внутренних.

— Теплов, — представился Кирилл Петрович.

— Паспорт! — наверное, это и был Прохоренко.

Он пролистал все паспортные странички, несколько раз сверил фотографию со стоявшим перед ним Кириллом и наконец, возвращая паспорт его законному владельцу, все равно очень недружелюбно спросил:

— Так что произошло, гражданин Теплов, о чем нельзя было сказать по телефону?

И тут Кирилл Петрович Теплов стал сам себе настолько отвратителен, что даже этот Прохоренко показался ему вполне пристойным человеком.

«Не стреляйте в пианиста, он лучше не умеет!..»

— Слушай, Прохоренко! Или, как там тебя… Где у вас водки можно купить? По нормальной цене, — плюнув на все, впрямую спросил Теплов.

— Тьфу ты, ебть! Ну, чего ты, бля, не мог сразу сказать?! — облегченно и даже слегка обиженно сплюнул Прохоренко.

И действительно, сразу стал похожим на приличного, «своего» и все понимающего человека.

— Беги быстрей на второй этаж в буфет, если Лидка еще не закрылась… Двигай, двигай! А то бабки подобьет и опечатает лавку! Суббота же!

Теплов молнией взлетел на второй этаж. Дверь в буфет была распахнута настежь. За буфетной стойкой моложавая женщина, с модными очочками на кончике носа и хитроватыми припухшими глазками, перетирала посуду.

— Лидочка, привет!

— Привет! Чего так поздно?

— Дела, дела, дела… Лидочка, солнце мое, два по сто пятьдесят коньячку и плиточку шоколада, — с давно забытым, охмурительно-холостяцким воркованием в голосе прокурлыкал Кирилл Петрович.

— А где второй?

— Вторая, — поправил ее Теплов. — Это ты — радость моя…

— Ну ты даешь! — восхищенно сказала Лида и налила коньяк в стаканы. — И откуда ты такой взялся?! Новенький, что ли?

— Старенький, только из другой епархии. Ну, будь!

Они чокнулись и оба залпом выпили коньяк. Закусили шоколадом.

— Пообедаешь? — спросила Лида.

— А что у тебя есть?

— Борщ. Шницель венский…

Теплов вспомнил про голодного и трезвого Серегу Воронина, одиноко сидящего в гостиничном номере, и сказал:

— Жаль, но некогда. У тебя «Столичная» почем?

— Как и повсюду — девяносто семь центов пузырек.

— Повсюду — девять с половиной долларов.

— А ты туда не суйся. Приходи ко мне. Сколько тебе?

Теплов поставил на стойку буфета свой портфель, сказал:

— Давай, Лидуня, отгрузи мне штучек десять…

Лида критически осмотрела Серегин портфель:

— Ручка оторвется. Не выдержит твоя торба. Я под четыре пузыря пакет дам пластиковый, а шесть — в портфель. Еще чего надо? Колбаски там, или…

— Нет. Спасибо, Лидочка. Посчитай мне все — шоколад, коньячок, поддачу… Сколько я тебе обязан?

— Ладно, — ухмыльнулась Лида. — Клади пятнашку и забегай, если что… Уж больно ты мужик красивый! Если не торопишься — можем ко мне поехать, музычку послушаем. Мой как раз в Москву на неделю укатил…

— Я сегодня в Сан-Франциско улетаю. Спасибо. Лидочка.

— Заглядывай. Будь здоров.

Спустился вниз с пакетом и тяжелым, не закрывающимся портфелем, из которого торчали горлышки «Столичной».

Прохоренко уважительно оценил количество водки, купленной Тепловым, пожал ему руку, пожелал счастливого пути.

Прости меня, Зоенька… Я тебя очень люблю.

До Сан-Франциско летели почти шесть часов.

Вся советская делегация сидела в хвосте самолета. В воздухе вели себя более чем скромно. На весь перелет ушло всего три бутылки «Столичной». Очень неплохо выпил Лешка Баршай. Пару рюмочек преломил даже руководитель делегации — Народный… ну, и так далее…

Была искренне удивлена превосходным вкусом русской водки и шестидесятилетняя Соня Дурново — далекий потомок министра иностранных дел России до семнадцатого года. Не закусывая, она пила водку маленькими глоточками и одну рюмочку растянула часа на полтора.

Липовый представитель «Совэкспортфильма» Анатолий Викторович заказал у стюарда бокал красного вина и присоединился к общей гулянке.

Две рюмки выпила некрасивая и неожиданно превосходно говорящая по-английски Ася Курмангалиева — юная режиссерша какой-то среднеазиатской студии. Она сняла небольшой восхитительный фильм об огромной сторожевой собаке, которая в горах вместе со своими щенятами выкормила сироту-ягненка.

В Америку этот «национальный кадр» сопровождал, конечно же, секретарь их местного Союза кинематографистов — бывший крупный партийный работник широкого масштаба, в прошлом — ответственный за все очистные сооружения республики.

«Интуристовская» Нина пить отказалась наотрез. Она сидела у окна и что-то вязала, вязала, вязала. Наверное, ей ужасно не хотелось вынимать свой фантастический зад из уютного самолетного кресла, куда она при посадке втиснулась с невероятным трудом.

Часа через два все уже очень устали и разбрелись по своим местам. Вместе остались только четверо — Теплов, Воронин, Лешка Баршай и Анатолий Викторович со своим нескончаемым бокалом красного вина.

Лешка был пьян и слезлив. Хватал Теплова и Воронина за руки, тыкал пальцем в Анатолия Викторовича:

— Ребята! Мы же с вами были и в Варшаве, и в этом… Ну, как его? Вместе! Ну, объясните вы ему… Вы ж меня знаете! Объясните вы ему, едрена вошь, что я — потенциальный возвращенец!!! У меня же мама там! А он все время сопровождает меня! Я на минутку не могу здесь один остаться! Я понимаю, это его работа… Извините, Толя, что я о вас — в третьем лице. Но всему же есть предел! А я как-никак прошу прощения, но человек творческий… Мне иногда нужно хоть полчаса побыть с собой наедине. Ну, нельзя же так! Лучше б я вообще никуда не поехал! День и ночь…