Владимир Ионов - …А родись счастливой

Люба запустила пальцы в его седую и подсинённую шевелюру, довольно густую ещё на висках, и, борясь с желанием выкрутить из неё хороший клок, мягко, но настойчиво отвела голову от паха.

— Хотите, чтобы ещё синяки были? Или эти ваш приятель переживёт?

— А мы его вообще сюда не пустим, а? Нет нас. Нет и всё, — заговорил он другим, сбившимся с ровного тона голосом и завертел головой, пытаясь снова дотянуться лицом до платья.

«И тебя прорвало, задышал! Только на кой ты мне сдался, поганец старый!» — подумала она, выгибаясь телом и выскальзывая из холодных рук, лапающих её уже за голые ноги.

— А дежурная? — спросила Люба. — Она же скажет вашему знакомому, что мы никуда не уходили.

— Эта поймёт и попросит подъехать через часок. Она у меня толковая, — пролепетал Вячеслав Кириллович, хватаясь то за скользящее в руках платье, то за упругие, дёргающиеся ноги. Но, лепеча такое, не подумал отставной генерал, что сам же даёт ей повод выкрутиться.

— Поймёт, что мы тут закрылись? Только этого мне и не хватало, чтобы про меня так думали! — прошептала она обиженно и резко, так, что затрещали швы платья, вырвалась из рук, заметалась по просторному номеру ища, куда бы спрятаться.

— Остановись, дура! Никто тебя больше не тронет, — услышала она совершенно спокойный голос директора. — Думаешь, насиловать тебя будут?

— Думаю.

— Зря думаешь. У меня здесь хватает и доброволиц. Возможно, не с такими ногами, как у тебя, зато с хорошей школой.

— Чего же вы тогда ко мне?..

— Да избави меня, бог! Пошутил. А потом подумалось, что ты и сама хотела бы рассчитаться со мной за номер…

— Я в кассу за него всё внесла. — И Люба больше не выдержала тона напуганной простушки, усмехнулась.

Он уловил это и понял, что его сейчас просто переиграли. Как-то странно клацнул зубами со злости, торопливо выхватил из кармана платок, прикрыл им рот, пережёвывая что-то. Пережевал и раздвинул в усмешке щёки, открыв ряд белейших зубов.

«Вставные они у него!» — обмерла она от догадки.

Вячеслав Кириллович, видимо, ошибся, когда сказал приятелю, что где-то показывал ему Любу. Иначе тот не был бы так ошарашен её броской молодостью и красотой.

Невысокого роста, по-генеральски плотный, но неухоженный — в затёртом кителе и серой от неумелых стирок рубашке — Юрий Александрович всё делал с опасливой оглядкой на Любу, говорил с перехватом в горле и непрерывно откашливался в кулак. А откашлявшись, лез пятернёй в седые с желтизной волосы, будто вытирал об них ладонь.

Любе он показался старым, усталым и настолько заброшенным, что поначалу она чуть, было, не фыркнула, мол, ну и жениха бог дал! А потом ей даже жалко его стало и стыдно за себя — он же вдовец и, может, нет никого, и здоровье, наверно, неважное. Она пыталась изобразить радушную хозяйку, но поскольку никогда не была ею, а, наоборот, привыкла, чтобы мужчины ухаживали за ней, стала, как бывало маман, похихикивая, накидывать гостю в тарелку по куску ото всех блюд. Получалось не совсем ловко и красиво. Юрий Александрович стеснялся, норовил отодвинуть тарелку, а Люба — сама ещё совершенно голодная — не улавливала его движения и прокидывалась даже мимо. Кончилось это тем, что Вячеслав Кириллович насильно усадил её и взял стол в свои руки.

— Ты как насчёт этого? — спросил он приятеля, кивнув на охлаждённую до сизой изморози бутылку «Столичной».

Юрий Александрович метнул на Любу круглые, выпуклые глаза, кашлянул, оправил волосы и сам спросил Панкова:

— А ты как?

— Я приму. За ваше счастье.

— Какое там счастье? — снова ёрзнул глазами Юрий Александрович. — Мне на службу надо вернуться. Министр там шумит сегодня, как бы ни нагрянул в управление.

— Ничего, мы по малой и заедим валидолом.

Люба выпивать отказалась вообще, даже шампанского, что стояло в мельхиоровом ведёрке со льдом. Если бы предлагал не Вячеслав Кириллович, она, может, и согласилась бы на бокал, но из его рук не хотела — хватит с неё его благодеяний. А Юрий Александрович то ли не решался, то ли не догадывался поухаживать за дамой. По его замороченному виду этого не поймёшь. Она с голодухи напустилась на бутерброды с розовой, чуть припахивающей рыбой, потом наткнулась на сациви и увлеклась им.

Мужчины, чуть приподняв друг перед другом рюмки, выпили торопливо и, прихватив чего-то с кончика вилки, тут же приняли по второй и, только когда было налито ещё, Вячеслав Кириллович встал из-за стола, картинно выхватил из ведёрка чёрную мокрую бутыль с серебряной головой, укутал её салфеткой, не спрашивая ничьего желания, мастерски, двумя движениями открыл шампанское, разлил по бокалам и поднял свой.

И Люба, и Юрий Александрович догадались, о чём сейчас пойдёт речь, и тоже встали. Она высоко вскинула голову, тряхнув волосами, зажгла глаза любопытством. Он опасливо посмотрел на неё, отвернулся и сказал о другом:

— Накачаешь ты меня сейчас под министра.

— Министры, Юра, приходят и уходят, теперь, как видишь, даже быстрей, чем надо, а жизнь у человека одна, и он имеет право на счастье в ней. А ты, возможно, даже больше, чем кто-то иной. Думаю, что ты его скоро обретёшь. Хлопотное, но прекрасное счастье. Завидую тебе и не отдал бы, но ты сам знаешь мои обстоятельства…

Вячеслав Кириллович примолк, опустив глаза в глубину тяжёлого бокала и, видимо, переживая свои, неизвестные Любе «обстоятельства». Она заинтересованно подождала, что он скажет дальше и окончательно ли он решил «отдать» её или ещё передумает, но хозяин затянул паузу. Люба глянула на знающего «обстоятельства» Юрия Александровича. Тот, однако, опять открыто не отозвался на её взгляд, а лишь дрогнул глазами.

— Могу я знать, о чём идёт речь? — спросила она, развернув к Вячеславу Кирилловичу только бёдра, и чуть откинула голову к его приятелю, мол, вот вам, мужички: я — вся внимание к тому и другому.

— Я говорю о счастье, которое ждёт Юрку, — отозвался Вячеслав Кириллович. — И сожалею, что оно, увы, не для меня. А Юрка честный служака, добрый парень, будет тебе… — подбирая слово повернее, он вволю прогулялся глазами по преподанным на это бёдрам. — Будет тебе надёжным, скажем так — телохранителем.

— А это как — тело-хранителем? — поинтересовалась она.

— В нужный момент он закроет тебя своим телом, а, Юр, я так объясняю?

— А в нужный кому?

— Мужу, разумеется, — хохотнул Вячеслав Кириллович.

Люба круто, всем телом развернулась к генералу, который, пряча глаза, кашлянул в кулак и полез пятернёй в седую шевелюру.

— А что, Юрий Александрович, — спросила она певуче, — у нас уже так далеко зашло, что вы берёте меня замуж?

Гладкую кожу серого лица Юрия Александровича пробило густым, но, видимо, холодным румянцем, а лоб и подносье обметало крупной росой. Генерал сунулся в карман и каким-то комком вместо платка наскоро утёр лицо.