Владимир Ионов - …А родись счастливой

Состав жюри действительно пришлось расширять за счёт директора завода, и тут Кольчугина согласилась сразу. А по началу она хорошо погуляла по Любиному списку красным карандашом! И сразу же упёрлась в Бориса Абакумова:

— Душа моя, ты чего? От одной его фамилии ужас берёт, да и сам — чёрт знает что! Ты с Аркадиным говорила? Не может быть, чтобы он отказался.

— Не говорила! Он превратит конкурс в публичный дом.

— А ты хочешь превратить его в институт благородных девиц? Замени Абакумова Абадиным. Хочешь, сама ему позвоню.

— Он же весь конкурс нам сорвёт.

— Если и сорвёт с кого-то чего-нибудь, не наше счастье и не наша беда! Заменяй!.. Арсений пойдёт, хороший художник. Меня однажды набросал… А эту чувырлу ты зачем нам тащишь? — подчеркнула она фамилию модельера. — Представляешь: на сцене красотки, а в жюри — страх божий? Нам же тоже их показывать придётся. Люб, ну ты совсем у меня… Кстати, у неё парень работает на показах… Картинка! Возьмём его.

И так — по всему списку. Заменить пришлось едва ли ни половину отобранных Любой людей. А это — опять звонки, уговоры… Вмешался в список и Шалый, когда она рассказала, как почертила его Кольчугина.

— Мать, ты чего-то у меня плохо мозгами шевелить стала. Вам для чего вся эта канитель нужна? Для рейтинга канала. А об области можно было подумать?

— Пригласить маман из Москвы? Усков как раз её в какое-то модное агентство устроил…

— Насчёт маман смотри сама, а я бы пригласил кого-нибудь даже не из Москвы, а из известных иностранцев. Город мы открыли, теперь можно привозить кого хочешь. Представляешь, какого-нибудь макаронника из Италии или лягушатника из Франции… За ними рванут их телевизионщики… Город покажут, тебя как председателя жюри, ну и Кольчугину, может быть… Хорошую волну можно бы нагнать!

— Где я вам возьму столько денег! — закричала Кольчугина, когда Люба передала ей разговор с Шалым. — Знаешь, сколько заломят ваши итальяшки с французами? Не только без постельного, без нательного белья останемся! Ему престиж города нужен? Вот пусть город и приглашает.

И это уладилось. Позвонили Славе Зайцеву, тот согласился подъехать сам и связался с коллегами. Удалось уговорить приехать на финал кутюрье и актёра. Не из первого мирового десятка, конечно, но всё-таки…

Сложнее оказалось с претендентками. Началось прямо с кастинга. С первого же просмотра пришлось отсеять больше половины девчонок. Слёз, конечно, было! Собирай их кто-то в тазик, можно бы прибыльный ларёк открыть: «Слёзы Великогорских красавиц»! Были бы и «горькие», и «сладкие» слёзы. А потом — и «Слёзы победы»…

А на второй день к Любе, когда она разбирала списки оставшейся сотни красавиц, к ней в комнату жюри постучал мужчина лет тридцати пяти, невысокий, очень прилично одетый, с двухнедельной чуть рыжеватой щетиной на лице и довольно крупными тёмными очками. Поздоровался слегка приглушённым голосом и мягким движением руки положил перед Любой фотографию яркой блондинки, на которую она ещё вчера обратила внимание за цвет её неестественно зелёных глаз.

— Это Агата Щукина. Она вчера прошла отбор. Надо, чтобы она шла до конца, до брюликов, или что вы там придумали? — сказал он ровным, приглушённым баритоном.

— А вы кто? — спросила Люба, дивясь мягкой наглости гостя.

— Я её друг. И пусть это будет ей моим свадебным подарком…

— У друга есть имя?

— Есть. В некоторых кругах меня зовут «Вася рыжик».

— Слушайте, Вася! У нас ведь конкурс!

— Знаю. И победит сильнейший. Это могли быть вы. Но если вы не в игре, значит — Агата Щукина. — И он пальцем подвинул фотографию Агаты ещё ближе. На пальце у него был тяжёлый золотой перстень с черепом из чёрного камня, в глазницы которого вставлены зелёные огоньки хризолита.

— Но это же не я одна решаю. Может ведь и не получиться…

— Прошу, Любовь Андреевна, не вынуждайте меня называть вас «жидовской подстилкой», Я этого не люблю… Но могу! — Забрав фотографию, гость так же несуетно ушёл.

Ещё не совсем понимая, от чего у неё появилась мелкая дрожь, Люба судорожно набрала прямой номер Шалого и, захлёбываясь от мелкой противной трясучки, рассказала о странном госте, его наглом предложении и зловещем перстне.

— Кто-нибудь ещё это слышал?

— Да нет, все уже ушли в зал.

— Жаль. Вася Рыжик — серьёзный человек. Вам как-то придётся с ним считаться. Я, конечно, подгоню вам ментов, но лучше бы тебе как-то отмазаться от жюри, если он на тебя вышел, а не на Кольчугину…

— Ефим, ты чего? Он что у нас в городе — за царя или за президента?

— Я говорю, это серьёзный человек. Его можно было бы прихватить за живое, но у тебя же нет свидетелей разговора… А кого, говоришь, он предлагает? Щуку? Ну, это для вас не самый тупой вариант… Она — ничего. Может, получится и не расстраивать Рыжика. И вот ещё что: предложите ему самому оплатить первый приз. Он может клюнуть на это. Но ментов я всё-такик вам подгоню.

Финал конкурса шел отлично. Зал на полторы тысячи человек был набит так, что зрители буквально нависали и над телекамерами в проходах, и над рядом, занятым разросшимся жюри. На сцену добавили света, сделали маршевый подиум, по которому десять красавиц спускались ближе к зрителям как бы с небес и двумя плавными ручейками растекались за кулисы. Потом где-то во чреве огромной сцены снова поднимались к сияющим небесам, чтобы, спускаясь, демонстрировать свадебные наряды, купальники, вечерние платья, умение в трёх-четырёх па показать способность к бальным или спортивным танцам.

Жюри по обе стороны Любы шелестело голосами и бумагами, сбрасывая к ней листки с оценками каждого выхода конкурсанток. Любе некогда было поднять голову на всё это действо, которым из-за кулис руководили худрук дворца и её «креативный» Дима. Она едва успевала переносить оценки членов жюри на итоговый лист и плюсовать их для каждой конкурсантки. Вот дала работку Кольчугина! А сама сидит где-то у сцены, заставляя секретаршу пробиваться к Любе за итоговой оценкой каждого выхода. Она тоже следит за показателями Агаты Щукиной, потому что и ей пальцем с диковинным перстнем подвигали фотографию этой конкурсантки и тоже там о чём-то негромко предупреждали. Хотя и деньги за корону победительницы он, не кобенясь, выложил немалые.

Но пока выходило, что в финальную пятёрку Агата попадала под номером «три» и тянула всего лишь на вторую вице-мисс.

«Душа моя! Ты чего там делаешь?! — прислала Кольчугина обратно предпоследний листок оценок. — Где у тебя «А»?

«К сожалению, у меня не алфавит, а сумма оценок. Сама переживаю», — отправила Люба записку обратно.

«Но у тебя же будет итог!» — принесла замученная секретарша ответ Кольчугиной.

По замыслу креативного Димы, после порхания и всевозможных легкомысленностей, красотки должны вернуться к рабочим будням и предстать в последнем выходе в деловом костюме. И Агату вынесло на сцену в привычном ей обличии барменши из ночного клуба, тогда как остальные вышли кто в халатике медицинской сестры, кто в спортивном костюме тренера по фитнесу, или в строгом платье библиотекарши… И каждая, кроме Агаты, нашла в своём наряде какую-то забавную изюминку, характерную именно для ее профессии. Щукина появилась в красном пиджачке на голое тело, в коротюсенькой юбке и с распущенными волосами, выброшенными широкой полосой на грудь.