Николай Нароков - Могу!

— Нет, ты в самом деле уникум, Миша! — не скрывая своего любования, призналась Софья Андреевна. — Я и не знала, что есть еще на свете такие мальчики… Один на миллион!

Миша стоял и ждал. Если бы ему сейчас сказали, что он ждет, он изумился бы: «Жду? Разве же я жду? И чего сейчас можно ждать?» И в то же время он ждал напряженным ожиданием. Софья Андреевна усмехнулась.

— Ну, вот и все! — притворяясь совсем спокойной, сказала она. — Когда будешь уходить, не забудь потушить лампу. Спокойной ночи!

И быстро ушла. А по дороге остановилась в столовой перед шкафчиком, налила рюмку коньяку и медленно выпила, почти высосала ее тонкой струйкой.

— Ф-фу! И он дошел черт знает до чего, и я, кажется, тоже! Сейчас, что ли? Как это сделать? Так вот он какой, оказывается… Даже еще не целовался! Поздравляю вас, Софья Андреевна, поздравляю!

Она прошла в свою комнату и остановилась в нерешительности, что-то обдумывая и соображая. Прислушалась: ушел ли Миша или еще не ушел? Было тихо. Она осторожно приоткрыла дверь и, словно боясь чего-то, выглянула. В гостиной было еще светло. «Ага! Значит, он еще там… Подождать, пока он уйдет к себе? А потом придумать какой-нибудь предлог и пойти к нему?» И представила себе, как она, войдя к нему, остановится у двери и, не говоря ни слова, будет смотреть на него. Только смотреть. «А он? Что — он?» И досадливо скривилась: Миша, чего доброго, растеряется и, может быть, даже испугается. Ей вспомнилась жена Потифара и Иосиф. «Эти мальчики ведь ужасно глупые! И он тоже глупый! Ведь он же еще… Он же еще совсем глупый! И если я сделаю что-нибудь неловкое, я все испорчу, он даже убежит… Что же надо сделать? Как сделать?»

Миша все еще сидел в гостиной. Никаких мыслей в нем не было, и он только прислушивался к тем непонятным ощущениям, которые наполняли его. Они подавляли и вместе с тем радовали непонятным ожиданием. «Это, вероятно, то самое! — догадывался он. — То самое!» Вспомнил, что ему рассказывали более опытные и смелые товарищи, и через силу пытался сообразить, но не знал, что именно ему нужно сообразить. И ему захотелось тихо, совсем тихо, по-воровски крадучись, подойти к двери Софьи Андреевны и прислушаться. Может быть, он услышит ее шаги или движения? И он, ни о чем не думая, чувствовал, что вот этих шагов и движений, шелеста ее платья или стука отодвинутого стула он изо все сил хочет сейчас. Он готов был встать и пойти, но не решался и с сильно бьющимся сердцем сидел на кресле и ждал, сам не зная, чего он ждет.

— Миша! — вдруг позвала его из спальни Софья Андреевна. — Ты еще не лег? Пойди-ка сюда!

Миша вздрогнул и тотчас вскочил, не то обрадовавшись, не то испугавшись. И сейчас же быстро, чуть ли не бегом, пошел через комнату. Дошел до ее двери и остановился. Входить без стука? постучать? сказать что-нибудь?

— Войди, войди! — услышала его Софья Андреевна. — Войди!

Он, плохо понимая, вошел в спальню. Она стояла перед большим зеркалом спиной к нему и правой рукой что-то нащупывала в левом боку.

— У меня заскочила застежка, не могу расстегнуть! — как ни в чем не бывало, спокойно пожаловалась она. — Помоги, пожалуйста!

Миша подошел и нагнулся, стараясь разглядеть застежку. Еще никогда его лицо и глаза не были так близко от нее. Он плохо понимал, что ему нужно сейчас сделать, и сильно, обостренно дышал запахом ее духов, платья и тела. Неуверенно взялся за петельку застежки и потянул ее книзу. Застежка свободно поползла и послушно расстегнулась.

— Да? Уже? — притворилась удивленной Софья Андреевна. — А я никак не могла расстегнуть… Ну, а теперь уходи, я раздеваться буду.

Миша не двинулся. Он, конечно, понял слово «уходи», но оно показалось ему немыслимым. Все же он повернулся и сделал шаг к двери.

— Впрочем, если хочешь, то оставайся! — небрежно пожала плечами Софья Андреевна, притворяясь безразличной. — В конце концов все это ужасно глупые условности, не правда ли? Почему на пляже можно ходить чуть ли не голыми, а в комнате нельзя даже плеч открыть? Ты еще не хочешь спать? Я тоже еще не хочу… Посиди у меня в гостях! Ведь ты, кажется, еще ни разу не был у меня в гостях? Посиди… Поговорим о чем-нибудь! Чего же ты стоишь? Садись!

Миша сразу сел, как будто только и ждал этого приглашения. Он, кажется, хотел отвернуться, чтобы не смотреть на нее, но глаза смотрели сами: нетерпеливо, горячо и неотрывно.

^ А она спокойно, медленно, словно Миши тут и не было, подняла платье и сняла его через голову. Миша смутно догадался, что она, сняв платье, сейчас же накинет на себя капот, и ему захотелось остановить ее: «Не надо капота!» Но она продолжала раздеваться, снимая одно за другим, и время от времени искоса, мельком взглядывала: смотрит ли Миша? И видя, что он смотрит расширенными, остановившимися глазами, удовлетворенно продолжала раздеваться, то поворачиваясь к Мише, то отворачиваясь от него, то нагибаясь, то выпрямляясь. И когда осталась в одной только рубашке, повернулась спиной к Мише и, подняв руки вверх, стала поправлять волосы. В зеркало она увидела его. Их взгляды встретились в отражении стекла. Она улыбнулась ему и сделала непонятный, но вызывающий знак глазами, как будто спрашивала: «Ты видишь, какая я? Я вот такая!» А потом широким движением повернулась к нему лицом, словно раскрывая и разворачивая себя перед ним. Взяла капот, накинула его на себя, но не застегнула пуговиц и не завязала пояса, а медленно подошла к диванчику и все с той же дразнящей, обещающей улыбкой села рядом с Мишей и заглянула ему в глаза.

— Ты знаешь, я очень люблю себя… По-моему, я красивая, мною можно любоваться. Да? Да? Почему ты молчишь? Ведь я красивая?

— Ты красивая! — с пересохшим ртом повторил за нею Миша.

Она взяла его руки и положила их себе на плечи. Вгляделась в самую глубь его глаз и увидела в них то, что хотела увидеть. «Нет, он не испугается! Он сам ждет!» Грубо, властно и жадно охватила его шею оголенными руками, близко притянулась лицом к его лицу и, до конца решившись, зашептала, горячо дыша порывистым дыханием:

— Ты не бойся! Ты ничего не бойся! Не надо бояться того, что совсем не страшно! Ты видишь, я ничего не боюсь! И мы… Мы… Не бойся же! Ну? Чего ж ты? Ну!..

Софья Андреевна обычно виделась с Ивом редко, только тогда, когда он вызывал ее к себе. И при нем она изо всех сил старалась вести себя независимо, слегка насмешливо и иногда даже вызывающе, как будто не она подчинена ему и не она зависит от него, а он от нее. Ив словно бы не замечал ни ее тона, ни ее слов и относился к ним с безразличием, как к чему-то такому, что его ничуть не интересует. В этом было несомненное пренебрежение, тем более обидное, что оно не было ни нарочным, ни подчеркнутым, а было естественным и спокойным. Софья Андреевна остро чувствовала это пренебрежение, но знала, что ничего не может изменить в их отношениях, а потому не протестовала и, выработав в себе свой тон, презрительно пожимала плечами: «Не все ли мне равно в конце концов?»