Николай Нароков - Могу!

— И вы мне сегодня ничего не скажете?

— Ничего не скажу.

— Так зачем же, черт возьми, — несдержанно вспылил Ив, — зачем вы хотели меня сегодня видеть?

Софья Андреевна искоса посмотрела на него и ответила таким тоном, чтобы он ей не поверил:

— Я же сказала вам: чтобы излить перед вами душу.

— Вздор! — хлопнул Ив ладонью по подлокотнику кресла. — Вздор! У вас есть задняя мысль, и вы… и вы… Какая мысль? Что вам надо?

Софья Андреевна посмотрела холодно и слегка высокомерно.

— Я не хочу продолжать разговор в таком тоне! — ответила она и встала с кресла.

Миша, конечно, ничего не знал об умысле Ива. Не знал он и о его последнем разговоре с Софьей Андреевной, не знал даже и того, что этот разговор был. А если бы он знал, то, конечно, постарался бы понять или хотя бы догадаться: почему на другой день после разговора Софья Андреевна очень явно изменилась? Она стала сосредоточенной и ушла в какие-то свои мысли. Все время она сидела в своей комнате, а когда выходила, то не говорила с Мишей, не смотрела на него, и Мише казалось, что она его не видит или, еще хуже, умышленно не замечает.

А на следующий день она с утра стала пристально и испытующе всматриваться в Мишу, словно искала или проверяла в нем что-то. Мише был неприятен этот ее взгляд, и он старался не видеть его. Поскорее напился чаю и, коротко поблагодарив, встал, чтобы уйти к себе. Но Софья Андреевна остановила его.

— Нет, не уходи! — коротко приказала она.

Она именно приказала: и словами, и голосом, и взглядом. И поэтому Мише захотелось ослушаться ее и уйти, как он собирался, но он не осмелился и послушно сел на свое место. Его тянуло посмотреть на Софью Андреевну, но он сидел с опущенными глазами. Зачем она остановила его? Чай был уже допит, и сидеть за столом было не для чего. Но Софья Андреевна не вставала и не уходила, а продолжала сидеть молча, о чем-то думая. Потом она оперлась локтями о стол, поддерживая ладонями голову, и опять стала пристально смотреть на Мишу. Он не выдержал ее взгляда и опустил глаза.

— Не опускай глаз! — нетерпеливо крикнула она. — Смотри на меня!

Мише было мучительно. Он покраснел, но послушался и стал смотреть на нее. Так прошла минута. Потом Софья Андреевна поднялась.

— Пойдем в гостиную! — сказала она и пошла, даже не посмотрев, идет ли за нею Миша, как будто знала, что он не может не идти.

Было непонятно: зачем она перешла в гостиную и зачем позвала с собой Мишу. Села на диван и, ни слова не говоря, стала ненужно смотреть в окно. Просидела долго, все время молча, как будто Миши и не было в комнате. Конечно, она о чем-то думала, но лицо ее было безучастно и невыразительно. Пагу зашевелилась в клетке на своей жердочке и крикнула, что она чего-то хочет. Софья Андреевна засмеялась своим коротким, нехорошим смешком и повернулась к Мише.

— Она хочет? Ну, и я хочу! Только совсем не того, чего хочет она!..

В ее голосе Миша услышал что-то скрытое. Он поднял голову и спросил так, словно боялся ответа:

— Чего ты хочешь?

Софья Андреевна посмотрела на Пагу, потом на Мишу, быстро встала, так же быстро подошла к Мише и села на диван рядом, близко, очень близко. Не говоря ни слова, с внезапным порывом обняла его и прижалась щекой к щеке.

— Ты мой милый! Милый! — забормотала она. — Ты знаешь, что я тебя почти люблю! Да, да! Почти люблю! И я хочу, чтобы ты тоже любил меня… Любишь? Нет?

Неожиданная ласка, такая странная после холодного голоса и сухого молчания, сразу же взволновала Мишу. Не сдерживая себя, он обнял ее за плечи и ответно прижался к ней.

— Любишь? Хоть немного любишь? — требовала она.

Миша не знал, что можно и что надо ответить. Не знал и того, какой ответ есть сейчас в нем. И он залепетал, спотыкаясь на каждом слове:

— Я не знаю… Это — любовь? Да? Я не знаю… Но ты такая… Ты такая…

И откровенно потянулся к ней. А она вдруг встала и сделалась прежней: холодная и недоступная.

— Нет! Не хочу! — чуть ли не брезгливо кинула она и вышла из комнаты.

Весь день был странный. Софья Андреевна то уходила к себе в комнату и долго сидела одна, то возвращалась в гостиную и медленно ходила из угла в угол, что-то обдумывая и даже шевеля губами, как будто она говорила сама с собою. И время от времени останавливалась перед клеткой Пагу, с непонятной пытливостью всматриваясь в птицу. И, всмотревшись, каким-то вороватым движением поворачивала голову и взглядывала на Мишу. Если же он ловил этот взгляд, она непонятно улыбалась ему: не то звала его, не то чего-то не позволяла.

Вечером она вышла из своей комнаты веселая, ласковая и шутливая. Присела к Мише на диван и стала говорить ему, что он хорошеет с каждым днем и становится совсем красивым юношей.

— Ты помнишь «Давида» Микель Анжело? Ты удивительно похож на него! Совсем такой же!

Но чуть только Миша становился настойчивым и требовательным, она отстраняла его и начинала смотреть холодными глазами.

— Нет, нет и нет! — беспрекословно приказывала она.

И пересаживалась с дивана на кресло, подальше от него.

Не было еще одиннадцати часов, когда она поднялась и сказала, что хочет спать. Миша тоже тотчас встал и молча посмотрел на нее. Она поняла его взгляд: в нем был вопрос и просьба. Но она только поглядела ему в глаза и так же холодно, так же беспрекословно повторила:

— Нет, нет и нет!

А потом, подумав секунд пять, добавила голосом, который обещал:

— Завтра! Сегодня я не хочу, но… завтра!

Повернулась и пошла. А в дверях остановилась, посмотрела на Мишу и повторила, обещая:

— Завтра!

На другой день, чуть только Миша проснулся, он сейчас же вспомнил это «завтра», и нетерпеливый пульс застучал в нем, волнуя и торопя. Он быстро оделся и вошел в ванную, но по дороге, затаив дыхание, подошел к двери Софьи Андреевны и стал слушать. За дверью было тихо. «Спит еще!» — решил он и почувствовал не то разочарование, не то огорчение. И потом, сидя в своей комнате, напряженно прислушивался: не услышит ли он ее шагов?

Софья Андреевна долго не выходила и оставалась у себя. Миша часто взглядывал на часы и не мог ничем заняться: только прислушивался и ждал. Наконец, часов в одиннадцать, он услышал, как Софья Андреевна вышла из своей комнаты и прошла в ванную. Он насторожился и почему-то стал сидеть тихо, даже затаив дыхание. Потом он услышал, как Софья Андреевна что-то делала в столовой, двигала стулом, звякала посудой. Сердце забилось сильно и быстро, ему захотелось тотчас же вскочить и тоже пойти туда, но непонятная робость не пустила его, и он, уже сделав два шага к двери, остановился. Постоял немного и, неуверенно открыв дверь, вошел в столовую.

— Доброе утро! — чуть ли не боясь своего голоса, тихо сказал он и посмотрел почти заискивающе.