Николай Нароков - Могу!

Табурин тотчас же, с испуганной торопливостью, послушался и опять повернул выключатель. Он хотел было спросить, — «что с вами?» — но не решился. А стоять у двери в темной комнате и молчать он тоже не мог. И он слегка потоптался на месте.

— Подойдите ко мне! — попросила Юлия Сергеевна.

Он с послушной готовностью подошел и остановился подле нее. В полутьме он плохо видел ее, но все же увидел, как она повернулась к нему и подняла голову: вероятно, посмотрела на него!

— Во всем виновата я! — тихо, но непоколебимо сказала она.

Табурин сразу понял все. Понял и то, в чем она виновата, и то, почему виновата именно она. Он всколыхнулся, стоя на месте, и еле удержался, чтобы не броситься к ней, не обнять ее и, может быть, даже не заплакать. Но он пересилил себя и сказал сурово и строго:

— Не говорите глупостей! Ни в чем вы не виноваты!

Колеблясь и не решаясь сказать то, что так надо было сказать, он стоял подле и чувствовал, как глубоко и полно он любит ее и как изо всех сил хочет успокоить, облегчить и даже сделать счастливой. Но не говорил ни слова, а стоял в полутьме комнаты, бессильный и слегка растерянный, быстро-быстро мигая глазами.

— Кто убил? — вдруг со строгой требовательностью спросила Юлия Сергеевна. — Вы знаете, кто убил?

— Знаю.

— Кто? Кто?

— Черт!

Если бы в комнате было светлее, Табурин увидел бы, как напряженно сдвинулись брови Юлии Сергеевны и как она, остановив дыхание, впилась обостренными глазами в белый квадрат окна.

— Черт? — переспросила она и неожиданно, странным голосом согласилась. — Да, черт! Но этот черт — я. Во всем виновата я. Ведь убили из-за меня!

— А вот я сейчас же уйду! — вспылил Табурин. — Честное слово, уйду, если вы будете говорить эти глупости! — грозно воскликнул он. — Совсем уйду! Навсегда!

— Нет, нет, нет! — испугалась Юлия Сергеевна и даже протянула руку, чтобы остановить его. — Вы не оставляйте меня, вы ни за что не оставляйте меня, а будьте все время со мною… Да, да! Все время! Я без вас не могу! Ведь это же было так хорошо, что вы поехали тогда со мной к Вере и… и были со мной, когда мы вернулись. Если бы вас тогда не было, когда мама сказала об… об этом… я упала бы! И я теперь вас еще больше люблю!

— Да конечно же! Конечно, никуда я от вас не уйду! — Дрогнул голос у Табурина, и Юлии Сергеевне показалось, что в этом голосе послышалась слеза. — И я знаю, что вы меня любите, потому что и я вас колоссально люблю! Но только не говорите глупостей! Умоляю вас: не говорите глупостей! — жалостливо попросил он.

— Глупостей? — горько сказала Юлия Сергеевна. — Вы говорите, что это глупости, но… но ведь вы ничего не знаете! — почти воскликнула она.

— Все равно! Колоссально все равно! Что бы ни было, вы не виноваты!

— Я хотела бы быть невиноватой, я очень бы этого хотела, и… и чтобы это была не я! — с тоской проговорила Юлия Сергеевна. — Но ведь вы не знаете, а если бы вы знали… Ведь я и Виктор… Ведь я и Виктор… Если бы вы знали все!..

Табурин почувствовал, как сильная боль сжала ему сердце. Он быстро заморгал глазами и захотел сказать что-нибудь такое, от чего она перестала бы «говорить глупости» и перестала бы мучиться. И неожиданно, почти нечаянно, подчиняясь необдуманному и внезапному, вдруг сказал то, чего не хотел говорить, но что (он это чувствовал) надо было сказать.

— Не знаю? А вот же и знаю! Все знаю, если на то пошло! Все! Все! Все!

И испугался. Даже сделал два-три шага назад. Но Юлия Сергеевна, словно она только того и ждала, соскочила с кресла, быстро подошла к нему, взяла его руки в свои и заглянула ему в глаза.

— Знаете? Да?

Он хотел, как виноватый, опустить голову, но услышал в ее голосе что-то похожее на облегчение, даже на радость. И он несдержанно обнял ее своими большими руками, прижал к себе и стал гладить по голове, как маленькую, обиженную девочку.

— Милая… Милая… Милая вы моя!

Поттер с самого начала считал, что «это дело нетрудное». Исключая одну вероятность за другой, он остановился на своем первоначальном предположении — «ищите женщину» — и стал это предположение проверять, чтобы либо укрепиться в своей догадке, либо отказаться от нее. Проверка была нетрудна, и для нее было два пути: волос и пуговица. И они все открыли.

Специальный анализ доказал несомненное соответствие найденного волоса с волосами Виктора. Этого было достаточно для уверенности, но уверенность подкрепилась и другим: у Виктора был найден пиджак, на левом рукаве которого не хватало одной пуговицы, а все остальные были точно такими, как и найденная на кровати Георгия Васильевича.

— Редко встречается дело, — сказал Поттер Муррею, — в котором все концы так прочно сходились бы друг с другом. Это похоже на решенный кроссворд! Слова по горизонтали, «пуговица» и «волос», без усилия совпадают со словами по вертикали: «паралитик муж» и «влюбившаяся жена»… Если бы Потоков был болен туберкулезом или раком, влюбленные, вероятно, не пошли бы на преступление, а подождали бы естественной смерти. Но полупарализованным он мог жить еще много лет, и ожидание было бы бесконечным. Надеяться на второй удар? Но его могло и не быть, а если бы он и случился, то мог бы и не быть смертельным. Поэтому наши влюбленные…

— Вы считаете, что виноваты оба?

— Нет, я только предполагаю это. Очень может быть, что убийство совершено по сговору между ними, но очень может быть, что миссис Потокова ничего не знала, а Виктор Коротков все задумал и выполнил сам. Секрет, конечно, таится в этом телефонном вызове из Канзас-Сити. Знала миссис Потокова, что этот вызов ложен, или не знала? Будем надеяться, что мы ответим на этот вопрос.

— Вам не кажется, что этот вызов ведет нас куда-то в сторону?

— Ничуть. С ведома ли миссис Потоковой или без ее ведома, но ее надо было удалить из дома на эту ночь. Если она участвовала в заговоре, ее отъезд создавал для нее безукоризненное алиби, а если не участвовала, то ее отсутствие было необходимо убийце.

— Кто же вызвал, по-вашему?

— Доверенное лицо. Фамилии и адреса я, к сожалению, еще не знаю. Фотографической карточки у меня тоже еще нет.

— Но ведь вызывала женщина!..

— Тем лучше для нас… Женщина менее осторожна и более болтлива. Вот увидите, что она рано или поздно, но наведет на свой след.

Муррей сосредоточенно подумал. Потом посмотрел на Поттера и улыбнулся.

— Я люблю быть недоверчивым… — сказал он. — И поэтому я спрашиваю себя: можно ли верить самому корню нашей гипотезы? Можно ли быть уверенным в том, что роман между Потоковой и Коротковым был? Ведь мы знаем только слухи и сплетни, а про кого их не распускают? Ведь сама Потокова и Коротков роман отрицают!..

— Конечно! Но вы сами сидели здесь и слышали, как смущенно и неумело отрицала она. Он, конечно, говорил более убедительно, но я не думаю, что на суде их отрицаниям поверят.