Николай Нароков - Могу!

Юлия Сергеевна подняла глаза и посмотрела на него. «Да неужели же он — друг?» В ее глазах мелькнуло доверчивое и благородное. Ив, настороженно следя, поймал ее взгляд. «Ага!» — ободренно подумал он и почувствовал уверенность, которая сейчас же, сразу же стала властностью. Так у него было всегда: уверенность приводила ни к чему другому, а раньше всего к властности.

— Я вам верю, Федор Петрович! — слабо сказала Юлия Сергеевна. — Но ведь то, что вы говорите, так страшно!

— Да, страшно. Конечно, страшно! Но не опасно. Опасности нет. Повторяю, я все за вас обдумал и составил верный план. Я уже знаю, что вам надо делать.

— Что?

— Уехать! — непререкаемым тоном приказал Ив. — И чем скорее, тем лучше.

— Как уехать? Куда?

— Сейчас скажу…

— Но… Зачем?

— Не понимаете? Чтобы избежать того, что может быть.

— Ареста? — замирая от этого слова, почти шепотом спросила Юлия Сергеевна.

— Да, ареста. Ведь если подозрения укрепятся, арест неизбежен. А я имею данные думать, что они уже укрепились.

— Да? Да?

— Они укрепились, это я знаю наверное. И, значит, ареста следует ждать со дня на день. Но не пугайтесь, ничего не пугайтесь, а слушайте меня. Вы уедете! Завтра? Лучше завтра. Через границу я вас перевезу. Сначала — в Эквадор, а потом и дальше. Если против вас выдвинут обвинение, то вас, конечно, начнут искать. Значит, вам надо будет не просто уехать, но и спрятаться. По-умному спрятаться. И я вас спрячу именно по-умному. Где? Не сомневайтесь, на земле есть много мест, где человеку с деньгами и умом не трудно исчезнуть. И не бойтесь: вы будете не одна, я все время буду с вами. Если надо будет переезжать с места на место, будем переезжать. А здесь останутся мои люди, которые будут следить за всем этим делом и будут мне обо всем доносить. И если все успокоится, вы вернетесь.

— А если… не успокоится?

— Сейчас об этом говорить не станем. Об этом — потом. Сейчас нужно только одно: как можно скорее уехать. Вы понимаете, как это важно? Это судьбоносно! Дорог каждый день, потому что каждый день может случиться непоправимое. Вы только представьте себе, — опять начал пугать он, — что завтра в эту комнату войдут полицейские и… Тогда — конец! Тогда и я ничего не смогу сделать. День-два, и все может погибнуть. Поэтому нельзя терять ни одного дня!

Он вгляделся в Юлию Сергеевну, но увидел только смятение и страх. Он с минуту подумал, и пока он думал, лицо и глаза были жесткими.

— Вам все ясно? — спросил он. — Или вы хотите, чтобы я разъяснил вам еще что-нибудь?

— Мне все ясно, но… но… Нет, я не то говорю! — заметалась Юлия Сергеевна. — Мне ничего не ясно, я ничего не понимаю!.. И все это так страшно! Ехать с вами?

Ив стоял перед нею тяжелый и крепкий.

— Не стройте себе иллюзий и не надейтесь на то, что суд во всем разберется и правда восторжествует! — не убеждая, но приказывая и подавляя пугал он. — Вы ведь умны и должны понимать, что если, по мнению людей, у Виктора были причины убить Георгия Васильевича, то такие же причины, по мнению тех же людей, могли быть и у вас. Если вы можете смотреть трезво, то вы сами увидите, что и арест, и обвинение не только возможны, но и вероятны. А я даже знаю, наверное знаю, что арест уже готовится. Не сегодня, так завтра, а если не завтра, то послезавтра за вами придут, и тогда спасения не будет. Тогда — катастрофа! Значит, вам надо решиться. На что? На то, что я предлагаю вам. Это — спасение верное и единственное. Другого выхода нет. Или — или!

Он замолчал, сжав губы так, как будто ставил решительную и последнюю точку. И стал смотреть на Юлию Сергеевну, не спуская с нее глаз. И видел, как сжалась она в комочек, маленький и жалостливый, как согнулись ее плечи и как опустилась она вся, потерянная и придавленная. И понял, что ее надо сейчас поддержать, что чересчур перетягивать струну нельзя.

— Я хорошо понимаю, — опять мягко и дружественно заговорил он, — что вам невозможно вот тут же, на месте, сразу решить такой сложный и трудный вопрос: ехать вам или не ехать? Для меня-то очевидно, что вам надо уезжать, но я над этим думал четыре дня, а вы не подумали еще и четверти часа. Понимаю: вам нужно время, чтобы подумать и освоиться, и это время я вам дам. Много не могу дать, сами понимаете, но до завтра еще можно думать. До послезавтра уже нельзя, а до завтра можно. Я сейчас уйду, и если вам будет что-нибудь нужно, то мой телефон вы знаете. И я все время буду дома, нарочно никуда не уйду, а буду ждать вашего звонка: может быть, я понадоблюсь вам. Думайте, все время думайте, изо всех сил думайте! И помните, — строго и значительно добавил он, — если вы решите уезжать, то никому… слышите? никому об этом ни полслова! Никто не должен знать. Слышите? Это исключительно важно! Никакого следа оставлять за собой нельзя: дело нешуточное, а полиция не дура. По малейшему намеку все распутает и сразу вас найдет, а тогда — гибель! Поймите: гибель.

— Но как же так? Завтра?

— Если вы видите, что ваш дом рушится, то вы даже до завтра не будете ждать, а в ту же секунду выбежите из него. Да, не позже, чем завтра. Вы сейчас взволнованы, даже потрясены, но когда вы немного придете в себя, вы увидите, что я прав и что медлить нельзя. И тогда вы скажете мне спасибо.

— Нет, я… Я и сейчас очень вам благодарна, Федор Петрович! — не зная, надо ли говорить это, сказала Юлия Сергеевна. — Вы ведь для меня… Вы… И я знаю, вы сильный человек!

— Да, я сильный. Со мной не пропадете.

— Но неужели же все это… так? Неужели все это именно вот так? — вырвалось у Юлии Сергеевны. — Я? Убить Горика? Хотеть, чтобы его убили? Но ведь это же… это же… Федор Петрович!

Она не сдержалась, схватила Ива за руку и слегка притянула ее к себе. Движение было отрывистое, нервное, оно непроизвольно вырвалось у нее. Но Ив понял его так, будто она ищет опоры, и ищет именно в нем. И он с неуверенной ласковостью погладил ее по волосам. Она подняла глаза.

— Думайте! — повторил он. — Думайте и… и верьте мне!

Постоял около нее секунд десять и отошел.

— Я сейчас уйду! — добавил он. — Вам надо побыть одной. До завтра! А у меня все готово, и положиться на меня вы можете.

Когда он ушел, Юлия Сергеевна стала ходить по комнате. Ходила быстро и смотрела широко раскрытыми глазами, но, вероятно, плохо видела то, что было перед нею: не заметила, как дошла до стены и чуть не споткнулась о нее, а потом на ходу ударилась о край кресла. «Маме ни слова! Маме ни слова!» — повторяла она себе, но кроме этой одной мысли не могла ни найти, ни сложить никакой другой.

И вдруг внезапная боль судорогой сжала ее сердце. Сжала так сильно, что она остановилась и даже перестала дышать, готовая застонать. «А Виктор?» — мучительно спросила она себя. И только в эту минуту поняла, что она ни разу о нем не подумала. «А Виктор?» — еще раз спросила она себя. И почти упала на подушки дивана, пряча в них лицо и затыкая ими свой рот.