Монго Бети - Перпетуя, или Привычка к несчастью

К двадцатому числу каждого месяца Эдуард был единственным в округе человеком, у кого еще водились деньги, и вот тогда-то он начинал показывать всем пачки банкнотов, чтобы вынудить людей, зачастую занимающих более высокое общественное положение, чем он, клянчить у него в долг. Просители осаждали его, не гнушаясь самой низкой лестью. Он заставлял унижаться отцов семейств, у которых дети уже не один день кричали от голода, он делал вид, будто избегает их, обещал ссудить их деньгами завтра, а назавтра просил подождать до вечера, а когда все-таки соглашался дать взаймы, деньги из него приходилось вытягивать буквально по одному су, короче говоря, ему доставляло удовольствие мучить этих несчастных.

Единственной его слабостью была любовь к нарядам, он любил тряпки, словно женщина. Эдуард накупал себе множество сорочек, галстуков и особенно ботинок, которые собственноручно чистил по утрам в воскресные или праздничные дни, а затем выставлял на маленькой терраске своей хибарки. Эта забавная выставка привлекала внимание зевак, неизменно задававших один и тот же вопрос:

— Почем продаются эти ботинки?

Привычка к экономии и порядку и трезвые советы Анны-Марии помогли Перпетуе припрятать немного денег. Благодаря этой хитрости ей удалось сорвать замысел Эдуарда: не давая жене денег, помощник чиновника по гражданским и финансовым делам рассчитывал, что голод рано или поздно заставит смириться гордую Перпетую, хотя со времени замужества она и думать забыла о какой-то гордости, во всяком случае там, где дело касалось мужа. Каждый день Эдуарда ждала одна и та же досадная картина: возвратившись в Зомботаун в полдень или вечером, он обнаруживал, что его жена не только находила средства как-то питаться самой, но ухитрялась приготовить еду и для него, она ставила перед ним скромный, но вполне достойный обед или ужин, не выказывая при этом ни малейшей обиды, ни малейшего упрека.

— Как это тебе удается, Перпетуя? — говорил он медоточивым голосом. — Ведь я давно уже не давал тебе денег, потому что у меня самого их нет.

— Мать оставила мне немного, — отвечала молодая женщина. — Велела приберечь на черный день.

С горячностью, которая никак не вязалась с ролью мудреца племени, прижившегося в городе, Жан-Дюпон объяснил Эссоле, что Эдуард, характер которого, по его мнению, уже тогда вполне соответствовал его амплуа полицейского, не поверил Перпетуе и поручил следить за ней одному из молодых бездельников, которых голод вынуждал соглашаться на любое дело (в Зомботауне их было полным-полно). Анна-Мария, заметив, что какой-то шалопай постоянно крутится возле их дома, зазвала как-то голодного парнишку к себе и накормила до отвала. Доносчик тут же во всем сознался.

— Ничего не говори мужу, — предупредила Перпетую Анна-Мария. — Не забывай, что теперь ты полностью принадлежишь божьему существу, которое носишь во чреве.

Но Эдуард, еще больше озлобившись, стал вдруг травить Перпетую. Он не ночевал дома по субботам, потом стал пропадать и по воскресеньям, а то исчезал на несколько дней среди недели, правда, дальше этого дело не шло. Он нарочно появлялся в центре города вместе со своей любовницей — обычно в те дни, когда не приходил ночевать домой.

— Зачем этому скупому и мелочному человеку понадобилась другая женщина? — вздыхал Жан-Дюпон, оставшись наедине с Анной-Марией.

— Бедная девочка! — вторила ему Анна-Мария. — Бедная Перпетуя! Сидит одна в этой гнусной лачуге, куда в любую минуту может вломиться какой-нибудь проходимец.

— Или просто заползет какая-нибудь тварь.

— Сколько сил мы тратим, рожая детей, воспитывая их. А поглядите-ка, что делает с ними жизнь.

Анна-Мария взяла за правило стучаться к Перпетуе около полуночи и, если ее мужа не оказывалось дома, приходила к ней и оставалась до утра. Как-то вечером Эдуард вернулся поздно, но до того, как Анна-Мария постучалась к Перпетуе. Комендантский час соблюдался теперь не так строго, и, если верить пропаганде Баба Туры, это свидетельствовало о том, что НПП будто бы окончательно разгромлена. Эдуард так шумел, что о его возвращении узнала вся округа, и Анна-Мария не стала выходить из дому.

Перпетуя поднялась, чтобы встретить мужа, вывернула фитиль лампы и тут только заметила, что он явился не один — вместе с ним была одна из тех девиц, чьи колкости и насмешки так обидели ее, когда она ходила за покупками в европейскую часть города. Сначала она не поверила своим глазам, потом вспомнила наставления Анны-Марии, вспомнила о том, что она запретила ей драться и наказывала не думать ни о чем, кроме ребенка, которого она носит под сердцем. Но Перпетуя была окончательно сражена, когда увидела, что Эдуард разложил на полу в спальне тростниковую циновку и, бросив на нее одеяло, предложил ей лечь там.

Сам же он с величественной медлительностью разделся и, оставшись в одних трусах, улегся на простыни, которые Перпетуя как раз в этот день поменяла, а девица тем временем уселась на краю кровати, уставившись на Перпетую с вызывающей улыбкой. Эдуард поднялся, взял лампу и, придвинув ее к себе, хотел уже погасить, но в тот момент, когда он приготовился задуть пламя, Перпетуя выхватила у него лампу и, пригвоздив девицу к месту уничтожающим взглядом, подобрала с полу циновку и одеяло. Она вышла из комнаты, хлопнув дверью, и улеглась под столом в крохотной гостиной. Заснуть ей так и не удалось: из-за закрытой двери доносились звуки, ставшие для нее настоящей пыткой. И вдруг она беззвучно разрыдалась, нет, не от ревности и даже не от возмущения, а от стыда. Она была уверена, что никогда у нее не достанет силы рассказать кому-нибудь о подобном унижении.

Наконец в темноте послышалось похрапывание Эдуарда. Перпетуя потеряла власть над собой. Вскочив в одной рубашке, она, еще не представляя себе хорошенько, что собирается делать, распахнула низкую дверь, с грохотом ударившуюся о глинобитную стену, и бросилась в темноте на девицу. Впоследствии она с трудом припоминала, что было дальше, помнила лишь, как ее руки судорожно сжимали горло соперницы и она кричала ей в лицо: «Потаскуха! Шлюха! Сифилитичка!..»

Обе женщины долго катались по кровати, потом по земляному полу, ударяясь о стены узкой комнаты и по очереди одерживая верх. Но если говорить правду, то даже, по свидетельству Эдуарда, человека заведомо пристрастного, который поначалу стоял в сторонке, держа лампу над головой, несмотря на переменный успех этого сражения, Перпетуя явно была сильнее и, раз вцепившись в горло соперницы, так и не отпускала ее до конца. И хотя любовница Эдуарда потом утверждала, что она задала Перпетуе такую взбучку, каких свет не видывал, в момент, когда на место происшествия явилась Анна-Мария, Перпетуя явно одержала победу над своей соперницей. Эдуард, вместо того чтобы разнять дерущихся женщин, набросился на Перпетую и стал осыпать ее ударами, бесстыдно сорвав с нее рубашку, которая и без того уже превратилась в лохмотья.