Монго Бети - Помни Рубена

Застолье затянулось допоздна, и Жонглер, выпросивший себе трехдневный отгул у Сандринелли якобы для того, чтобы погулять на свадьбе сестры, весь этот вечер вертелся как белка в колесе. Он постарался, чтобы уже к десяти часам приглашенные перестали узнавать и друг друга, и сами себя; все, не скупясь, подливали себе и потчевали других. Мамаша Лобила, великая трезвенница, в этот вечер дошла до того, что уж и не помнила, сколько выпила стаканов красного вина, которое подносил ей Жонглер. Вино, как ей показалось, было с каким-то странным привкусом, но брат невестки все успокаивал ее, с невозмутимым видом говоря:

— Такое уж теперь делают, лучшего не бывает. Это мне хозяин подарил, когда узнал, что я выдаю сестру замуж. Так что ты, мать, не думай ни о чем, пей…

План Жонглера удался превыше всех ожиданий, и на следующий день, благо ему не нужно было идти на работу, он мог в свое удовольствие поязвить:

— Ну, а я что говорил? Я исполнил свой долг, предостерег своих черных братьев от преступных замыслов Фор-Негра. Кажется, ясно было сказано: не берите в рот воды из колодцев Управления гигиены. Но что поделать, люди только задним умом крепки. Пока чего-нибудь с ними не стрясется, они тебе ни за что не поверят. А ведь может стрястись настоящая беда. Я думаю, что у матушки Жозефины дизентерия.

Хотя соседки, после долгих колебаний рискнувшие обследовать стул Жозефины, к собственному удивлению, обнаружили, что крови в нем нет, однако ученая гипотеза Джо Жонглера была единодушно принята, и только естественное недоверие колейцев к больницам удержало семейство Лобила от поползновения в тот же день отправить пострадавшую в Фор-Негр и внушило мысль, не теряя времени, позвать Жана-Луи, чтобы он принял окончательное решение. Что же касается самой матушки Жозефины, то она, впав в неистовый бред, предсказанный Жонглером, кричала, что отправлять ее в больницу — значит попусту тратить время, что час ее пробил и, как ни ловчи, от судьбы не уйдешь, что у нее осталось только одно желание — в последний раз повидать любимого сыночка, сбывшуюся свою надежду, утешение всей своей жизни и последних ее мгновений, ибо она уже лицезреет святых и ангелов, которые окружили ее постель и ждут не дождутся, когда она решится вознестись вместе с ними, что неловко ей заставлять ждать Иисуса и Деву Марию, которым, наверно, не терпится встретить ее на небесах.

Узнав обо всех этих треволнениях, Мор-Замба, которому случалось присутствовать при смерти товарищей в трудовом лагере, не на шутку встревожился:

— Ты уверен, что не перемудрил с дозой? — спросил он у Жонглера.

— Даже не знаю, что тебе сказать. Во-первых, нужно представлять, что такое обычная доза, а я об этом понятия не имею. А потом, как я тебе уже говорил, мы тогда все перепились, так что я толком ничего не помню: во всем «святой Иосиф» виноват. Да, ты прав, я, кажется, перемудрил с этим фокусом. Мне и самому как-то не по себе.

Жан-Луи сначала отправил в Кола-Колу свою жену, которая объявила, что муж ее уехал на стажировку в Европу и поэтому — увы! — не может явиться к изголовью матери. На расспросы настырных соседей, собравшихся, чтобы поддержать в сей трудный час эту почтенную семью, Альфонсина отвечала уклончиво и высокомерно — как и полагается супруге человека, которому уготована завидная судьба, согласно тайным откровениям индусского профессора Кришнараджи, всемирно известного специалиста по заочному составлению гороскопов. Да ведь ее мужа совсем недавно видели в Фор-Негре! Ну и что? Как раз после этого он и уехал. А почему не взял ее с собой? Он и не мог ее взять. Оказывается, супруги крупных чиновников не пользуются теми же льготами, что их мужья. На одного только Жонглера все эти кривляния не произвели ни малейшего эффекта, и он тотчас отправился к Мор-Замбе.

— Придется тебе выйти из своего укрытия и предупредить друзей.

Жан-Луи пожаловал в Кола-Колу очень поздно, часам к двум ночи, когда в четвертом подпольном округе предместья все уже спали или притворялись, что спят. Трус, но человек трезвого ума, он верил в свою звезду, хотя и знал, как ненавидят его в родном предместье, и отлично понимал, что его ожидает, если он попадет в руки подпольщиков. Поэтому Жан-Луи решил вырядиться музыкантом-сапаком, надеясь, что никто его не узнает. Взяв в руки гитару, он с подчеркнутой небрежностью обмотал вокруг пояса красный платок, а другой, потемнее, повязал на шею; надел черные очки и австралийскую шляпу с лихо заломленными полями, однако не в силах противиться своей привычке к щегольству не решился расстаться ни с роскошной нейлоновой рубашкой в клетку, ни с тергалевыми брюками в обтяжку, ни с фасонистыми тупоносыми ботинками из кожи в мраморных разводах, так что люди, следившие за ним из темноты, еще издали заметили, как поблескивают на ботинках окантованные металлом дырочки для шнурков в бледном свете последнего уличного фонаря Фор-Негра, стоящего у въезда в Кола-Колу, на самой границе пригорода, рядом с автозаправочной станцией.

Едва Жан-Луи вышел из машины, оставив свой обшарпанный «пежо-403» у автозаправочной станции, но не под самым фонарем, а чуть в сторонке, чтобы он не так бросался в глаза, и в то же время достаточно далеко от первых валов мрака, затоплявших Кола-Колу, чтобы можно было без труда отыскать его на обратном пути, как за этим расфранченным призраком, за этой нелепой маскарадной маской началась погоня. Какие-то тени подбирались к нему все ближе и ближе, быстро преодолевая промежуток, еще отделявший мужа Альфонсины от первых лачуг Кола-Колы. Гениальный или, вернее, до гениальности простой замысел Жонглера основывался на предположении, что если Жан-Луи и осмелится сунуть нос в Кола-Колу, то сделает это только ночью и при этом не возьмет с собой провожатых из Фор-Негра: ему было бы стыдно перед ними за своих родных, простых колейских тружеников, и за бедную лачугу, в которой он вырос, — а ведь этому жилищу позавидовало бы в Кола-Коле немало парней, живших в гораздо худших условиях. Вот он вышел за пределы Фор-Негра и, выбрав окольный переулок, углубился в скопище знакомых с детства лачуг; ему оставалось пройти еще не меньше километра, чтобы очутиться у изголовья матери, когда у ближайшего перекрестка какой-то человек издали окликнул его по-французски и одновременно направил в лицо луч карманного фонарика, пригвоздив его к месту:

— Эй, музыкант, у тебя не найдется закурить? У меня кончились сигареты.

Держа гитару в левой руке, мамлюк поочередно обшарил нагрудные карманы рубашки и оба правых кармана брюк; потом перехватил гитару правой рукой и принялся, задыхаясь, судорожно ощупывать левую штанину. Наконец ему удалось кое-как выудить из заднего кармана изрядно помятую пачку, которую он протянул незнакомцу, а тот тем временем подошел вплотную к Жану-Луи и совсем ослепил его своим фонариком.