Лин Ульман - Когда ты рядом. Дар

Потом он спрашивает, когда я вернусь.

Повернувшись, я смотрю на него и с сомнением отвечаю, что моя смена заканчивается в четыре.

— Ага, — говорит он, — хорошо, все понятно. Замечательно.

Он раскладывается на полу и опять начинает работать.

Я прихожу домой ближе к пяти, а он все еще здесь. Стоит у стены и курит.

— Вы все еще здесь? — спрашиваю я.

— Да, — отвечает водопроводчик, — я уже ухожу, но завтра вернусь.

— А это обязательно? То есть я не пойму, неужели у нас действительно такая серьезная поломка? Если вы каждый день будете приходить, это очень дорого мне обойдется.

— Да, — говорит водопроводчик и смотрит на меня.

Он такой высокий, что смотрит на меня сверху вниз.

Я тоже высокая, поэтому мне становится как-то не по себе.

— В каком-то смысле я все починил, — говорит он. — Сегодня вечером вместо холодной воды пойдет горячая, а завтра вместо горячей — холодная.

Он затягивается.

— Но ведь это не решает проблемы.

— Нет, — говорю я, — не решает.

— Поэтому я завтра вернусь. Но я не смогу прийти до десяти. Если вам надо на работу, можете дать мне запасные ключи, чтобы я сам открыл дверь.

— Нет, ну честное слово, — со смешком говорю я.

Он вопросительно смотрит на меня.

— Нет, — повторяю я. — Я не могу просто так дать вам ключи от своей квартиры.

Пожав плечами, он начинает собирать свои инструменты.

— Ну, если вам нужен только один день и если это можно починить… — медленно говорю я.

Он опять пожимает плечами. Он не отвечает. Я роюсь в карманах, достаю ключи, отстегиваю два — один запасной от двери в подъезде, один от квартиры — и протягиваю ему. Он прикрепляет их к своей толстой связке ключей и продолжает собираться. Молча.

— Значит, вы придете завтра в десять? — спрашиваю я, опасаясь, что он обиделся.

— Ладно, — мычит он, закинув на плечо сумку и направляясь к двери.

На следующий день я вернулась из больницы поздно, может, часов в восемь вечера. Телевизор в гостиной был включен, а в ванной лежал водопроводчик. Прямо в ванне. Повсюду были вода и пена. Я немного постояла в дверях, глядя на него. Через некоторое время он заметил меня.

— А вот и ты, — говорит он, плещет водой себе в лицо и вытирается.

— А это ты, — отвечаю я, указывая на него.

Он кивает.

— Все починил! — говорит он.

— Вижу, — говорю я.

— Смотри! — говорит он, открывая по очереди оба крана. В уже полную ванну льется вода. В волосах у него пена. Он шлепает по воде рукой: — Горячая вода, yes! Холодная вода, yes!

— Все работает, прекрасно, — говорю я. — Сколько это будет стоить?

— Починил и починил, — говорит он. — А у тебя много других неисправностей. Трубы под раковиной на кухне проржавели и вот-вот лопнут, зальет и твою квартиру, и соседей снизу… А в туалете…

— Это меня не волнует, — перебиваю я. — Это не моя квартира, я ее снимаю.

— Я так и подумал, — говорит водопроводчик, вылезая из ванны. Вода переливается через край. Когда он выпрямляется во весь рост, я вдруг вижу, какой он огромный. Я пытаюсь не смотреть на его глаза, грудь, руки, живот, ноги и член. Я упрямо смотрю вниз, на большой палец его правой ноги, загорелый, слегка волосатый и с коротко остриженным ногтем.

— Поэтому я поговорил с твоей домовладелицей, — продолжает он. — Вообще-то она странная. Она сказала, что ты обязана за всем следить, потому что ты очень мало платишь за квартиру. Но если все действительно так плохо, она может немного помочь. И тогда я сказал, — тут водопроводчик ткнул себя пальцем в грудь, — что все действительно очень плохо.

Он взял полотенце и замотал его вокруг пояса. Оставляя на деревянном полу огромные влажные следы, он прошел в мою спальню и взял свои джинсы и футболку. Футболка была ядовито-красная, с огромной надписью на груди: «Найди себе водопроводчика».

Через несколько месяцев после этого мы лежали как-то ночью с Мартином в постели и разговаривали. Водопроводчик спал в соседней комнате. Он у меня поселился, причем я даже не могу объяснить, как так получилось.

— Ты можешь ему сказать, — шепотом говорю я Мартину, — чтобы он съехал отсюда… прямо сейчас?.. Пусть живет в другом месте. У меня не хватает смелости. А теперь ты здесь тоже живешь. Нам вообще не нужна та мелочь, которую он платит за квартиру.

Я подсчитываю на пальцах.

— Счета, которые он выставил за починку водопровода, больше, чем его квартплата, — говорю я.

Мартин смотрит на меня, потом берет за руку и говорит, что конечно же он поговорит с водопроводчиком, запросто. Но, по его мнению, такая спешка вовсе ни к чему, и ему непонятно, почему человека надо выгонять прямо сейчас.

— Да, прямо сейчас, завтра, — шепчу я, — рано утром! Или сейчас!

— Нет, Стелла.

Теперь Мартин тоже понижает голос:

— Я не хочу с ним ссориться. Он мне нравится. По-моему, он хороший. Разбирайся с ним сама.

Мартин отпускает мою руку. Мне хочется плакать, но я редко плачу при нем.

Однажды мы поругались, не помню уже, из-за чего. Помню только, что поругались мы в первый раз и я заплакала. Тогда он долго смотрел на меня, а потом вдруг выкрикнул: «Один — ноль в мою пользу!» — и вышел из комнаты.

Когда я была маленькой и мы еще не переехали в дом с большими квадратными окнами, мы жили в Осло на Сент-Хансхауген. У меня была подруга, которую звали Виктория Ларсен. Во время войны ее отец попал в Дахау — кажется, за то, что помогал евреям бежать. В Дахау он перевозил трупы из газовых камер в печи. Когда я приходила к Виктории в гости, я часто слышала, как он кричал у себя в спальне.

— Не бойся, — шептала Виктория, — это он во сне.

Однажды мы взяли по порции фруктового мороженого, прокрались к нему в комнату, спрятались и стали ждать, уставясь на его лицо, когда он увидит следующий сон.

Но тем вечером ему ничего не приснилось, и, когда мороженое начало таять, нам пришлось пробираться обратно.

Помню, я думала, что мои волосы загорятся или случится что-нибудь вроде этого, если он закричит, а я буду стоять так близко.

Я давно не вспоминала об отце Виктории Ларсен. Он, скорее всего, уже умер. Не знаю. Тебе ведь не хочется слушать такие истории, правда? Не хочется слушать о героях войны, которые кричат по ночам?

Ты-то ведь никакой не герой, а, Аксель?

Представляю, как ты коротал военные годы: мрачный, малодушный и трусливый предатель, но у тебя всегда про запас был какой-нибудь дешевый фокус.

Мартин пригласил меня поехать с ним в Хейланд на день рождения его бабушки, которой исполнялось семьдесят пять лет. Я боялась летать, но он сказал, что все будет хорошо. Его бабушку зовут Харриет. Все зовут ее Харриет. На празднике собралось много народу: родственники, соседи, друзья и забавный старичок по имени Торлейф, по-моему, ее любовник. На стол подают страусиное мясо и крендели, а во главе стола восседает Харриет в национальном костюме, старая и много повидавшая на своем веку. Когда Мартин знакомил нас, она оглядела меня с ног до головы, и ее взгляд показался мне скорее неприятным. Харриет сказала, что она полуслепая и что одним глазом она меня очень хорошо видит, а другим — не видит вообще. Полезно смотреть на людей вот так, сказала она. Один глаз сможет рассказать другому то, что два здоровых никогда не заметили бы. У нее красивые седые волосы, заплетенные в длинную косу, вьющуюся по спине. Губы у нее тонкие и напряженные, некрасивые губы. Во время ужина я разглядываю ее и пытаюсь вспомнить, у кого из моих знакомых такие же. К ужасу своему, я вдруг понимаю, что у Мартина. Я отвожу взгляд.