Джим Додж - Не сбавляй оборотов. Не гаси огней

— Джордж, вы удивительно проницательный человек, такие встречаются один на тысячу. Вы не из тех, кому первым делом приходят на ум фермерские дочки, — заметив отразившееся на моем лице недоумение, он пояснил: — Есть целая серия анекдотов про коммивояжера и фермерскую дочку. Уверен, вы хоть один из них да слышали.

— Да, конечно, но сходу не припомню, — на самом деле я отчаянно пытался вспомнить хотя бы один, но, учитывая жалкое состояние моих мозгов, это было столь же бесполезно, как рыбачить посреди автостоянки. И вдруг до меня дошло, что, подсыпав всего лишь щепотку отвлекающей лести, он с легкостью увильнул от вопроса. Но я слишком вымотался и рассердился, чтобы играть в его игры, поэтому рванулся напролом — не то чтобы совсем слепо (я ведь все-таки понимал, что тут какой-то подвох), но с твердым намерением не дать ему вывернуться снова. — Лью, я задал вопрос и хочу услышать ответ.

— Мистер Гастин, — голос его был мягче ваты, — я уже боялся, что вы отключились за рулем на минуту-другую. Я бы на вашем месте, невзирая на опоздание, сделал привал в Канзас-Сити и как следует отдохнул. А пока могу сменить вас за рулем, хотя в водительском мастерстве мне с вами не тягаться…

Всем известно, что при злоупотреблении амфетаминами у человека начинается жестокая паранойя, и у меня, видимо, как раз случился острый приступ: я вообразил, что старик Лью — киллер, нанятый Мусорщиком, чтобы замочить меня и подстроить аварию. Мне было необходимо сохранять хладнокровие, следить за ним и держать ситуацию под контролем — вряд ли он решится сделать свой ход, пока у меня в руках руль и мы мчимся на скорости сто десять миль в час.

— Ценю вашу заботу, Лью, — усмехнулся я. — Сознаюсь, я сейчас не в лучшей форме. Далеко не в лучшей. В последние дни у меня периодически случаются провалы в памяти, и я обеспокоен их частотой. Если что и смогло на время справиться с ними, так это удар коленом по яйцам. Но вернемся же к нашим баранам. По-моему, вы снова увиливаете от ответа. Почему бы вам не рассказать все начистоту?

— Ну, если вы настаиваете… — невозмутимо произнес он. — Хотя это бесполезно…

— Для меня — нет.

— Но Джордж, вы же все равно не поймете, вру я или говорю правду.

— К этому-то я и клоню! — воскликнул я, на деле не имея ни малейшего понятия, к чему именно я клоню. И продолжил: — Понимаете, неважно, узнаю ли я, правду вы мне говорите или врете. Важно другое: я верю, что вы скажете правду, а вы верите в мое доверие. Если правда скучна или постыдна, расскажите мне какую-нибудь удивительную, но правдоподобную ложь. Главное — мы должны доверять друг другу. Кажется, моя тирада становится уж совсем бессвязной, тем более, что я вымотан и взведен, как курок… Так что простите меня за прямоту: отвечайте или выметайтесь из машины.

— Нет, — произнес он тихонько, словно разговаривал сам с собой. В этот миг я понял, что никакой он не киллер, но было уже поздно. Я сбавил газ и свернул к обочине. И тут он заговорил, почти так же тихо: — Нет, мистер Гастин, я не прогибаюсь, когда на меня давят. Вы утверждаете, что хотите честности между нами, но ваша жесткость, ваш нажим выдают вас. Однако если вы возьмете свои скороспелые угрозы назад, я охотно отвечу на вопрос, как и намеревался. В конце концов, я сам дал вам право спрашивать, и теперь это для меня вопрос чести.

Он был прав: нельзя доверять и открывать душу из-под палки. Я был справедливо наказан и за вопиющее отсутствие логики, и за бредовые измышления.

— Хорошо, я в любом случае подвезу вас куда скажете, — пообещал я. — Даже если вы мне так и не ответите.

— Спасибо, — в его голосе не было ни торжества, ни издевки.

Я снова был готов разрыдаться, горло сдавило, глаза щипало от слез. Не в силах сдерживаться, я повернулся к Лью и заорал:

— Да пропади оно все пропадом! Ты стоишь ночью на дороге полуголый, потом садишься ко мне в машину и начинаешь юлить и изворачиваться, откуда мне, мать твою, знать, что у тебя на уме?! Кто знает, чей ты… чей… — нужное слово никак не приходило на ум, и я в бессильном гневе саданул ладонью по приборной доске. Раздался резкий, похожий на выстрел, хлопок.

Льюис Керр дернулся и отпрянул. Но когда заговорил, тон был все тот же — невозмутимо-сочувственный.

— Джордж, если вас хоть сколько-нибудь интересует мое непредвзятое мнение, вы действительно не в лучшей форме.

— Да кто бы сомневался! — я продолжал бушевать. — Кстати, не продашь мне свою душу? — Ни с того ни с сего выпалил я. Это больше походило на требование, чем на вопрос.

Он поглядел на меня в замешательстве, а потом сказал:

— Не дури.

— Ты же продаешь абсолютно все? У тебя должна быть и душа на продажу!

— Да, пожалуй, в некотором роде можно выразиться и так…

Мне хотелось взять гвозди и приколотить его скользкую задницу к месту.

— Почему ты, черт тебя дери, все время увертываешься и осторожничаешь? — спросил я его, ощущая застрявший в горле ком.

— Да потому, что ты не осторожен, — парировал он, и впервые я услышал в его голосе жар.

— А зачем мне?

— Потому что ты напуган, страх приводит к гибельной глупости, а глупость равносильна рабству. А ты не раб, Джордж.

Если тебе доводилось бывать на скотобойне и видеть, как крупный, откормленный бычок пошатывается и падает, подкошенный ударом молота, то ты примерно представляешь, как я себя чувствовал — сразу и бычком, и сторонним наблюдателем. Я словно парил над своим собственным телом. Я не мог облечь мысли в слова. Не мог понять, дышу я или уже нет, есть ли у меня по-прежнему язык, машина ли это едет, или дорога движется ей навстречу, или это ночь, будто ток, течет сквозь меня и Лью. Мое и так не слишком широкое восприятие мира сузилось до одного-единственного чувства — ужаса. Не глубинной, заложенной на клеточном уровне боязни смерти, или страха перед филигранно отлаженным механизмом времени и перемалывающими все и вся каменными жерновами судьбы, или отравляющего жизнь страха, что я один из тех, кого случайно предназначили на случайное заклание — без всякого предупреждения. Нет, это был страх, смешанный с неловкостью и стыдом, — как если бы я заблудился в собственном доме.

После тянувшегося целую вечность молчания Лью как ни в чем не бывало продолжил:

— По крайней мере, я предполагаю, что ты не раб. На том же основании, на каком предполагаю, что у меня есть душа.

Я ничего не сказал. От человека, мчащего по дороге со скоростью сто десять миль в час и сомневающегося в собственном существовании, не стоит ждать умных мыслей. Честно говоря, ему бы лучше вообще запретить думать.

— Но довольно разглагольствовать о моих предположениях, — вновь заговорил Лью. — А то ты снова обвинишь меня в увиливании от ответа, меж тем как я всего лишь пытаюсь придать ему нужную форму.